В палату вошла сестра. В ту неделю по ночам дежурила немолодая, но еще красивая, скуластенькая удмуртка или мордовка — ее звали Марта. Поздоровавшись со мной кивком головы, она сунула руки под одеяло, как это делал я, когда массировал отцу ступни, и пощупала его ноги.
По ее взгляду я понял, что дела плохи.
— Что?
— Готовьтесь, часов через пять, — бросила она и сразу вышла.
Я запаниковал и побежал в ординаторскую. Дежурный врач, молоденький капитан, неохотно пришел со мной в палату, поставил отцу градусник — температура была нормальной. Послушал сердце — оно билось.
— Почему она тогда так сказала? — требовал объяснения я.
— Марта — очень опытная сестра, — врач повесил стетоскоп на шею. — Я бы не стал делать прогнозов, но у нее свои методы. Первыми, действительно, начинают стынуть ноги.
— Ну, так сделайте что-нибудь!
— Я могу назначить ему капельницу, но это ничего не даст. Я могу назначить ему морфий, но ваш отец не страдает. Я не Господь Бог! И не Марта! — добавил он в сердцах.
Я пошел на сестринский пост — Марта ходила где-то по палатам — и позвонил домой, чтобы вызвать маму. Она сказала, что они приедут вместе с Ритой — ее подруга время от времени подменяла нас, чтобы посидеть с Кон-читой и Карлито. Пока они ехали, я откинул край одеяла и стал массировать отцу ступни. Ноги, действительно, показались мне холоднее, чем обычно. Вопреки моим надеждам, отец не проснулся.
Мы молча просидели рядом с ним до самого утра. Отец ни разу не пошевелился, не застонал, не открыл глаза. Да и дыхания его мы не слышали. Марта несколько раз заходила в палате щупала отцу пульс и молча удалялась. Небо за окном из черного стало серым, потом розовым, потом голубым. Снова пришла Марта, взяла отца за запястье, но затем не опустила руку на край кровати, как раньше, а сложила ее на грудь и приложила к ней вторую.
— Попрощайтесь и идите! — произнесла она своим бесстрастным голосом. — Не сидите здесь. Вы ему уже не поможете.
Мама не поняла.
— Вы хотите сказать…
— Он умер.
Марта закрыла за собой дверь.
Я с отцом так и не объяснился.
Когда моему сыну Бобби исполнилось лет четырнадцать, и у нас по поводу очередного небольшого конфликта зашел разговор об отцах и детях, я сказал ему:
— Запомни сейчас — у нас, может быть, не будет другого случая поговорить на эту тему. То, что ты для меня — ты поймешь только, когда у тебя родится свой ребенок. А то, что я для тебя, ты — увы! — поймешь, только когда меня не станет.
Кстати, Бобби этого не запомнил. Где-то через полгода он подошел ко мне:
— Пап, как ты сказал, что я когда пойму про нас с тобой? Что-то очень мудреное.
Не запомнил, но думал об этом.
9
С Фимой мы попрощались сразу после завтрака, который бывший заключенный на этот раз принимал вместе с прочими обитателями ашрама. Гуру в то утро к своим почитателям не спустился.
Я проводил Фиму до машины.
— Ты должен понимать, что за тобой все-таки могут следить, — предупредил я.
— Не важно! Все-таки я не прикован к ним наручниками.
— Ну, и тебе не надо напоминать, что мы с Машей остаемся твоими поручителями.
— Юр, за это не переживай! Ты вытащил меня из такого дерьма! Это с тобой он разговаривал, как с человеком — ты вызываешь доверие. А со мной… Я уже не надеялся выбраться отсюда живым.
Я хлопнул его по плечу.
— Как я узнаю, что все благополучно разрешилось?
Я действительно хотел бы это знать.
— Дай мне номер своего мобильного!
Фима довольно покрутил перед моими глазами телефоном, который ему, видимо, только что вернули. Потом достал из кармана какой-то проспект и протянул мне. Я на поле записал ему номер своего израильского сотового.
— Супер! — сказал мой свежеспасенный друг.
Его должны были отвести в деревню на микроавтобусе. Водитель ждал, сидя на корточках в тени. Под ногами у него был ящик, но он не сел на ящик, как сделали бы мы, а все равно взгромоздился на корточки, как птичка.
— Ну, ладно. Удачи тебе! — пожелал я.
Мы с Фимой обнялись.
Маши при этой сцене не было. Она вообще очень нервничала из-за этой ситуации. Утром я дал ей подробный отчет обо всех событиях.
— Это называется из огня да в полымя! — резюмировала она. — Ты понимаешь, что и мы теперь будем у них под колпаком?
— Не надо сгущать краски! Наш хозяин изо всех сил создает впечатление, что вся страна у него под контролем, а при этом нуждается в услугах таких незначительных людей, как пара израильских туристов. Мне кажется, это все блеф.
Маша с сомнением хмыкнула.
— Ты помнишь, — продолжил я, — как в советские времена КГБ специально стремился создать впечатление, что его глаза и уши всюду? Просто, чтобы отбить у иностранных разведок желание работать: раз все под колпаком, так лучше и не рыпаться! А на самом деле, чтобы следить за каждым иностранцем, пришлось бы мобилизовать все население страны. Здесь то же самое.
— Я что? — пожала плечами Маша. — Ты у нас главный.
Я ее не убедил.
Тот же микроавтобус, на котором уехал Фима, привез в ашрам Барат Сыркара. Ему удалось не просто залудить свой бензобак, а поменять его на старенький, но целый. Хорошо ездить на самой распространенной марке автомобиля — нигде не пропадешь! Бензозаправки в деревне не было, но нашему водителю удалось купить канистру солярки, чтобы добраться до Гвалио-ра. Мы же собирались возвращаться в Агру через Гвалиор.
Два скромных израильских туриста удостоились высшей чести — попрощаться с ними спустилось само Его Божественное Преподобие. От вчерашней озабоченности гуру не осталось и следа — мы просто купались в лучах его искренней любви.
— Я знаю теперь, что все будет в порядке, — сходу заявил он нам. — Пропажа вернется. Чуть похудев, но чуть-чуть, самую малость, — тонко улыбнулся он.
— Ну, мы рады! — сказал я. — Мы не предвидим будущее, но верим вам на слово. Не забудьте, что вы обещали быть милосердным!
— У нас договор!
Гуру взял меня за локоть и отвел в сторону.
— Вы помогли мне развязать тугой узелок, — негромко произнес он. — И я хочу сделать вам один подарок — только вам, вашей спутнице это не понадобится.
— Какая-то принадлежность мужского туалета? — попробовал обратить все в шутку я. — Лосьон после бритья?
Гуру счастливо засмеялся. Сейчас я очень хорошо понимал, что чувствовали рядом с ним его ученики и те, кто стремились ими стать. Он весь лучился, и в лучах этих было все, что греет нас на этой земле: любовь, забота, нежность, искренность, чувство защищенности. Он был отцом, братом и одновременно богом. Его ученики не видели своего бога таким, каким я видел его вчера.
— Нет, это всего лишь несколько слов. И ценность этого подарка вы сможете оценить только, когда все будет позади. Если, конечно, вы к этим словам прислушаетесь.
— Я не понял ровно ничего, но запомнил каждое слово и с нетерпением жду продолжения, — весело отвечал я.
Гуру вдруг посерьезнел. Я даже подумал вдруг, что обидел его своим трепом. Мне иногда нужна разрядка.
— Запоминайте и дальше каждое слово, — очень серьезно вымолвил он. — Когда перед вами кто-то сделает вот так, — гуру поднял обе руки и как будто поправил на голове тюрбан, — сразу прыгайте в воду. Не раздумывая — просто прыгайте и ныряйте как можно глубже!
— И что будет дальше?
— Для вас — ничего! Вы же умеете плавать?
Я не стал рассказывать об этом Маше. Да у нас, собственно, на это и не было времени.
Барат Сыркар привез из деревни не только бензобак с канистрой, но и свежую газету. Она была явно местной: на первой странице были три фотографии: перевернувшийся автобус в кювете, трейлер, оставшийся практически без кабины, и другой, мирно стоящий на обочине.
— Весь наш вчерашний день — на этой странице! — не без гордости заявил нам Барат Сыркар. Он чувствовал себя сейчас, как в студии Си-Эн-Эн. — Катастрофа автобуса — двое погибших, тридцать шесть раненых. Катастрофа грузовика — трое погибших. И еще один трейлер брошен на дороге. Люди, которые ехали в нем, уже арестованы. Хануман решил сам расправиться с нашими врагами.
— Жалко людей из автобуса, — сказала Маша.
— Конечно, жалко! — согласился наш водитель и добавил философски, в духе воззрений своего народа. — Для кого-то это — избавление, а для кого-то — логический конец. Карма! Вы знаете, что такое карма?
Индуистского ликбеза с нас уже хватало. Маша попросила газету, вроде бы разглядеть фотографии. Я надеялся, что она вычитает в статье более существенную информацию, чем естественное вращение колеса судеб.
— Подожди, — вдруг сообразил я. — Если все наши враги повержены, что мешает нам отправиться в Кхаджурахо, как мы это планировали?
— Каджурао, — поправила меня Маша. — Пишется Кхаджурахо, а произносится Каджурао. Конечно, мы можем туда поехать, только какой в этом смысл?
Мы с Машей говорили, естественно, по-русски.
