— Обломки.
Она улыбнулась.
— Точно.
Ник задрожал, когда она наклонилась к нему и взяла его руки в свои. У нее была самая нежная кожа, из всех, которые он трогал. Будто теплый вельвет.
— У тебя получается что-нибудь?
Ну да, но не то, что он хотел.
— Я никогда с этим не справлюсь.
Она расцепила их руки и взяла гематит, оценивая его вес.
— Может маятник не для тебя.
— Ты о чем?
— Все мы разные. То, что подходит одному, не подходит другому, — она вытянула руки перед собой и сложила в форме чаши. Затем что-то зашептала на красивом языке, который он не узнавал. Но он мог слушать его целый день. Особенно эти нежные музыкальные нотки в ее голосе.
Пока он наблюдал, в ее руках засветился странный синий свет. Он пульсировал, как электричество, затем закрутился, формируя фигуру. Через минуту туман стал темно — серым, почти черным, похожим на зеркало. Но поверхность не была стеклянной. Она казалась более переливчатой и жидкой.
Она протянула его ему.
— Это зеркало вроде магического кристалла. Возьми его.
Все еще сомневаясь, он взял его в руки.
— И что я с ним должен делать?
— Это окно во вселенную. Очисти свой разум и посмотри в него. Оно покажет тебе все, что тебе нужно знать и все, что ты ищешь.
С его то удачей, оно лишь покажет, что что-то застряло у него между зубов.
Или еще что похуже. Что-то, свисающее с его носа.
Борясь с любопытством и ужасом, он сделал, как она сказала. В то же мгновение, он увидел, как зеркало затуманилось. Он попытался бросить его, но Коди не позволила.
— Все нормально, Ник. Смотри.
Его недоверие исчезло, когда в нем начали появляться фигуры и двигаться. Вначале, он не мог их распознать, но затем, одна за одной они прояснились, и он услышал голоса в своей голове. Ух ты, это как смотреть телевизор или просматривать в камере записанное видео. Он увидел знакомых и незнакомых людей. Одна сцена так быстро сменялась другой, что от этого даже кружилась голова.
— На что я смотрю?
— На твой предмет, — она накрыла изображение руками. — Тот, с которым ты справляешься лучше всего. Тот, который говорит в тот момент, как ты прикоснешься к нему. Твое предназначение ясновидение, а не прорицание.
Наконец-то он узнал, что же действительно может делать. Уроки Грима заставили чувствовать себя ущербным и неправильным.
Но это…
Это он понимал. Это было похоже на то, что он видел в стекле машины Кириана.
Свет в комнате становился ярче.
Нахмурившись, он встретился взглядом с Коди.
— Почему комната стала светлее?
— Это мое поле вокруг нас. Так как раньше ты не использовал их, то теперь каждый раз, когда прибегаешь к ним, то посылаешь запах бекона подобным тебе. Вот почему Калеб запихал тебя в шкафчик. Из-за твоей силы сверхъестественных существ притягивает к тебе. Но пока ты не можешь ни защитить себя, ни бороться с ними. И это означает, что сейчас ты лакомство. Если они убьют тебя, пока ты слаб, то смогут поглотить твои силы и использовать их для себя.
Прекрасно.
— Это было бы плохо.
— Очень плохо, но зависит от того, кто убьет тебя.
Эти слова снова оглушили его, и он почувствовал беззащитность.
«Я не готов к этому…»
Он посмотрел на нее и признался в том, в чем никогда не признавался ни единой душе.
— Мне страшно, Коди.
— И так и должно быть. Но в то же время у тебя есть я, Калеб и Сими, которые сделают все, чтобы помочь тебе. Мы не позволим причинить тебе вред.
Если бы он сам так в это верил. Более того, он не знал, кому может доверять. Каждый говорил ему доверять кому-нибудь еще. А его нутро подсказывало иначе.
И все это сбивало его с толку.
— Как мне все это выдержать? — спросил он ее, желая узнать, сколько времени нужно, чтобы он смог снова стать нормальным.
— Я родилась, зная, кто я такая, и что должна сделать. Ты же как младенец, который только начал осознавать себя. Хотя ты уже ходишь и разговариваешь, но еще не знаешь, что ожог может оставить шрам, а нож порез. Мы должны научить тебя остерегаться опасностей этого мира. О хищниках и змеях, которые затаились, выжидая, чтобы вонзить клыки в тебя, — она положила обе руки на зеркало. — Ты сильнее чем все, кого я знала когда-либо, Ник. И я верю в тебя.
Когда она так говорила, он почти что сам верил в себя.
Сжав ее руку, он забрал у нее зеркало и начал снова в него смотреть. Вначале он видел свое отражение, а потом снова вернулись картинки. Они были мутными и непонятными. Затем более четкими, более ясными.
Через минуту он понял, что смотрит в прошлое. Как и сказала Коди, он словно смотрел в окно или что-то подобное, висящее на стене.
Он видел Девюса в костюме викторианского стиля, сидящего за круглым столом, вроде бы в офисе, а вокруг над ним смеялись несколько человек.
— Ты всегда будешь вторым, Уолтер. Ты должен это принять.
Девюс усмехнулся.
— Уверяю тебя, Теодор, мы выиграем игру. Можешь поставить свои миллионы на это.
Теодор стряхнул пепел от сигары в сторону Девюса, насмешливо посмотрев на остальных.
— Ты всегда был мечтателем, мальчик мой. Всегда мечтателем, — старик встал и жестом указал всем следовать за ним. Что они и сделали. Это напомнило ему группу щенков, следующих за лидером. Девюс выглядел таким расстроенным, что, казалось, сейчас ударится в слезы. Неожиданно, он начал швырять вещи и переворачивать мебель в комнате. Он скидывал с полок книги в кожаных обложках и рвал на себе волосы.
— Я выиграю, — бормотал он сквозь сжатые зубы. — Даже если мне придется убить всех игроков в команде… я выиграю.
Когда он пошел разбить зеркало в комнате, то неожиданно замер. В нем отражался он сам, но со спокойным и не таким сумасшедшим, как было у него на самом деле, выражением лица.
— Ты уверен в том, что сказал? — спросило его отражение.
Тот уселся на мраморное пресс-папье, едва не раздавив его.
— В чем?
— Ты убьешь всех игроков ради победы?
Несколько секунд он что-то бессвязно бормотал, в его глазах плескалась настоящая паника.
— Кто ты?
— Я тот, кто может помочь этому случиться. Мне нужно знать, серьезен ли ты. Иначе, я просто теряю свое время, и я просто не стану это делать, — изображение начало таять.
— Нет! Подожди!
Лицо появилось снова, на этот раз приподняв бровь. Девюс облизал губы.
— Я…я… я это и подразумевал.
— Тогда докажи.
— Как?
— Если ты серьезно к этому относишься, то принеси мне сердце, только что вырезанное из тела четырнадцатилетнего ребенка.
