– Он беседует с тобой о подобных вещах?
– Наши беседы помогают ему упорядочить мысли и впечатления. – Изабелла улыбнулась. – Ему тоже нравится, как я слушаю.
В душе Алиеноры возникло жгучее чувство, похожее на зависть.
– Тогда я надеюсь, что графу де Варенн достанет ума применить твой талант на пользу ему и тебе, – произнесла она. – Генрих после Нортгемптона сам не свой. С рассвета до заката я только и слышу от него, какой вероломный Бекет и какое гнусное предательство он совершил. Генрих терпеть не может, когда ему перечат. Молю Господа о том, чтобы Бекет не обострял их противостояние и отказался от архиепископского престола.
– Вы полагаете, он может пойти на это?
– Не знаю. – Алиенора печально покачала головой. – Думаю, вряд ли.
* * *Посланники Генриха вернулись из Рима в самый канун Рождества, и их сразу же провели к королю. Алиенора со своими придворными смотрела представление, но мысли ее были поглощены тем, что происходило в покоях мужа. Да и все были встревожены и только делали вид, будто с удовольствием наблюдают за комедиантами. Между тем зрелище весьма соответствовало моменту.
Один человек взобрался на ходули, второй встал ему на плечи. Длинная накидка покрывала обоих актеров от шеи до пола, так что получался великан. Этот «великан» держал в руках обезьянку, наряженную в архиепископскую мантию и митру. Зверька обучили осенять себя крестом каждый раз, когда ему давали миндальный орех. Гарри пришел в восторг от этого зрелища, от смеха он сгибался пополам.
Другой актер жонглировал мечами, и голубоватые острые лезвия так и мелькали, совершенно заворожив Ричарда. Алиенора подумала, что надо будет приглядывать за средним сыном: он наверняка попытается повторить трюк и поранится сам и еще кого-нибудь зацепит.
Глянув в сторону, Алиенора заметила, что вдоль стены следом за посланцем пробирается один из писцов Генриха с двумя табличками для письма. С ними шел Ранульф де Брок, привратник, тяжеловесный и грубый на вид человек. К тому времени, когда следующий актер закончил свое выступление с белой пушистой собакой, прыгающей через обручи, назад прошествовал де Брок, одетый и обутый для дальнего путешествия, со шпорами на сапогах и с запечатанным пакетом в мясистой руке. Несколько коротких приказов – и вокруг него собрались сержанты и оруженосцы.
Алиенора покинула ряды зрителей и отправилась в покои Генриха. Супруга она застала мечущимся по комнате из угла в угол со стиснутыми кулаками. На столе лежало раскрытое письмо, а писец торопливо строчил что-то на чистом листе пергамента.
– Какие новости? – спросила она.
Генрих рывком развернулся к ней:
– Бекет попросил у папы об отставке, но, как и следовало ожидать, сопроводил это своими фокусами и драмой. – Он указал на письмо. – Подумать только, на аудиенцию он прибыл на гарцующем белом жеребце с целой свитой рыцарей Людовика Французского! – Генрих в гневе топнул ногой. – Провозгласил себя борцом за права Церкви и сказал папе, будто я пытаюсь их урезать. О да, он просчитал все до мельчайших деталей. Мне следовало догадаться, что он сделает. У него всегда было пристрастие к эффектным жестам.
– Что сказал папа?
Верхняя губа Генриха презрительно искривилась.
– Папа – двуличный пройдоха, – прорычал он. – Томас упал перед ним на колени, отдал ему архиепископский перстень и стал умолять о том, чтобы ему позволили отказаться от сана. Но папа надел перстень ему обратно на палец и не разрешил уходить с поста. Ни за что не поверю, что все это не было подстроено заранее!
У Алиеноры заныло сердце при мысли о последствиях.
– Значит, Бекет вернется в Англию?
– Нет, папа римский послал его в аббатство Понтиньи, повелев обдумать свое положение и лучше познать Бога. – Генрих фыркнул. – Другими словами, благодаря папе Бекет оказался недосягаем для меня и попал под опеку Людовика. Теперь он без помех продолжит копать под меня, а я ничего не смогу предпринять! – Он ожесточенно пнул табурет, и тот кубарем откатился в угол.
Алиенора кусала губы. Да, такой поворот не сулил ничего хорошего. Все уповали на то, что Бекет уйдет с поста архиепископа, а его место займет Джилберт Фолиот, но, как метко выразился Генрих, папа Александр оказался двуличным пройдохой. Отправив Бекета в Понтиньи, папа оградил его от Генриха, а наказом искать духовного наставничества избежал обвинений в том, будто он занял сторону мятежного архиепископа.
Генрих опять пнул табурет:
– Если папа думает, будто все пройдет как головная боль на следующий день после пиршества, то он ошибается. Любой, кто попытается задеть меня, быстро узнает, что я отвечу четырехкратно. С этого дня все отчисления папскому престолу прекращаются. А поскольку Бекет собирается жить в Понтиньи, его семья тоже пусть туда перебирается. На моей земле не желаю их видеть.
Алиенора уставилась на него:
– Ты хочешь отправить семью Бекета в изгнание?
– Всех до единого, – с угрюмой решительностью подтвердил Генрих.
– После этого пути обратно не будет.
– Поведение Бекета перешло всякие границы. Не я начал ссору. Это он стал интриговать против меня. И теперь я не потерплю ни одного его родственника на моей земле. Пусть он сам о них заботится, ищет им кров и пищу. Нет смысла выкидывать только одну крысу, нужно выдворить все гнездо.
– Но не всех же отправлять в Понтиньи? Там не хватит места!
– А это проблема Бекета, не моя. Иисус Христос был рожден в хлеве. Значит, и семейство Бекета вполне сможет разместиться там же. Ранульф де Брок уже отправился выпроваживать их. – Он затряс перед ее носом указательным пальцем. – Если хоть кто-нибудь из них приползет к тебе просить о помощи и протекции, не вмешивайся! Я знаю твою привычку действовать у меня за спиной и глаз с тебя не спущу.
Оскорбленная Алиенора негодующе вскинула голову.
– Вот к чему мы пришли? – вопросила она. – Вот все, что осталось между нами: подозрения, шпионство и желание добиться своего любой ценой?
– От вас мне не нужны советы и лекции, госпожа королева, только послушание. Надеюсь, это понятно?
В этот момент Алиенора почти возненавидела его. В последнее время их отношения очень напоминали ей брак с Людовиком и те сражения с ним, что пришлось ей выстоять. Суть разногласий с обоими супругами сводилась к одному и тому же: они считают, что мужчина сам выбирает путь, а женщине положено делать то, что ей велят, если только мужчина не спросит ее совета или не даст ей разрешения говорить. И Алиеноре это смертельно надоело.
– Да, сир, – ледяным тоном процедила она. – Абсолютно понятно. Прошу дозволения покинуть вас, сир.
Он бросил на нее один из своих пронзительных взглядов – такой острый, что можно порезаться, и она ответила тем же.
– Дозволяю, но ожидайте меня позднее в вашей опочивальне, госпожа супруга.
Значит, он намерен утвердить свою власть в ее постели. Алиенора откланялась и повернулась. Будь у нее в руке кинжал, она бы воспользовалась им.
* * *В Салернском кодексе здоровья, который Алиенора в свое время неплохо изучила, говорилось, что женщина должна вымыть и надушить свое тело, включая интимные участки, если она собирается лечь с мужчиной. Поджидая Генриха, она не имела никакого желания готовиться к встрече с ним. Тем не менее, политически и логически рассуждая, она понимала, что демонстрация покорности укрепила бы ее положение. И Алиенора превозмогла неохоту, искупалась и велела служанкам расчесывать ей волосы до тех пор, пока они не превратились в блистающий водопад, красиво стекающий на спину. Запястья и внутреннюю поверхность бедер она смазала розовым маслом, облачилась в сорочку из тончайшего полотна с изысканной вышивкой и легла на чистые, туго натянутые простыни.
Когда появился Генрих, она приветствовала его с надлежащей любезностью. Его это насторожило, но Алиенора хранила невозмутимый вид, хотя сама в эти минуты думала о том, далеко ли ускакал Ранульф де Брок на пути в Лондон, выполняя приказ короля изгнать из Англии семью Бекета.
– Я поразмыслил над тем, что ты сказала, – заметил Генрих, раздеваясь. – Насчет изгнания родни Бекета. Совершать переезд всем вместе будет непрактично, поэтому я разрешил кое-кому остаться.
Алиенора пришла в крайнее изумление. Супруг редко отменял собственные решения и уж совсем не склонен был прислушиваться к ее советам.
Он прижал ее к подушкам и уткнулся лицом ей в горло. Алиенора воспринимала это свидание с мужем как обязанность, но его теплое дыхание, колючая и одновременно мягкая борода, трущаяся о нежную кожу ее горла, неожиданно возбудили ее, лоно увлажнилось от сладостной истомы, и она задохнулась от наслаждения, когда он вошел в нее. И когда отдавал ей свое семя, она кончила вместе с ним, стискивая его в объятиях.
Генрих поцеловал ее в губы и погладил по бедрам, выходя из нее.
