От дурного предчувствия у Павла кольнуло в груди.
– Что с ним? – спросил севшим голосом.
Посмотрев на оперативника долгим изучающим взглядом, Моисеев произнёс:
– Нам надо поговорить. Выйдем на кухню. – Повернувшись к помощникам, распорядился: – Продолжайте без меня.
Сев за хорошо знакомый стол, где раньше часто беседовал с Оксаной, а потом и с её отцом, Манин хмуро уставился на лощёного подполковника, предчувствуя, что ничего утешительного тот не скажет. Подтверждая опасения, фээсбэшник забубнил:
– Единственное, о чём сейчас могу сообщить: полковник Шпак погиб.
Эти слова больно резанули по сердцу. Хотелось верить, что Мраку не удалось подчинить Василия Семёновича и воспользоваться им для совершения диверсии. Но зачем тогда конторским копаться в его вещах?
– В настоящее время по факту его гибели проводится служебная проверка, – продолжал Моисеев. – Поэтому мы и осматриваем квартиру полковника. А вы давно с ним знакомы?
– С полгода… – автоматически ответил Паша и замолк.
Моисеев был умным человеком, каковым считал и Манина, поэтому дополнительных вопросов не задавал, терпеливо дожидаясь продолжения рассказа. Павел прочитал это по его глазам, спохватился и договорил:
– К нему в квартиру тогда вломились два хулигана с оружием. Я был неподалёку и вмешался… Вы должны об этом знать. Вряд ли такой случай прошёл мимо внимания ФСБ.
Подполковник кивнул, спросив равнодушно:
– Что связывало вас после?
– Его дочь Оксана, – одними губами улыбнулся Манин. – Правда, вначале мы с Василием Семёновичем не больно ладили. Лишь когда её не стало… Послушайте, зачем вы задаёте вопросы, на которые сами знаете ответ? Никогда не поверю, чтобы в личной жизни Шпака для вас были какие-то белые пятна.
Хмыкнув, фээсбэшник неопределённо махнул рукой.
– Да, вы правы, белых пятен нет, – согласился он. Пожевал губами, косясь на Павла, словно решая, стоит ли ему об этом говорить. Потом произнёс: – Существует мнение, что смерть дочери могла повлиять на его психическое состояние. Вы не заметили в нём никаких перемен? Как он себя вёл после этого?
– А как бы вы себя вели, если б вашу дочь так зверски убили?
Кажется, Манин ответил слишком резко. Моисеев насупился, готовя суровую отповедь, но Паша его опередил:
– Да бросьте вы искать чёрную кошку в тёмной комнате, которой там нет. Пил он по-чёрному. Как ещё реагируют на это в нашей стране? А перед возвращением на работу, я уверен, Шпак пришёл в норму.
– С чего такая уверенность?
– Хотя бы с того, что он приступил к работе, а мне присматривать за своей квартирой велел. Запойный человек, ничего и никого не видящий в своём горе, послал бы всё к чёртовой матери. Плевать бы ему было и на себя, и на работу, и на то, где живёт.
– А как насчёт Мрака?
Опа, вот это номер! Неужели наша ФСБ тоже борется с потусторонним злом? Даже если просто знает об этом, уже интересно.
Как ни старался Павел следить за выражением своего лица, эмоции на нём проступили – он понял по кривой ухмылке Моисеева. Уж тот не забывал следить за реакцией собеседника, задавая каверзные вопросы.
– О чём вы? – Манин попытался прикинуться дурачком.
– Шпак после смерти дочери не упоминал о Мраке? О демонах, вселяющихся в людей, чтобы творить зло? Знаете что-нибудь об этом?
– Нет, – ответил Паша, с обречённостью понимая, что сделал это чересчур поспешно. – Никогда не слышал от Шпака ничего подобного. Хотите сказать, он спятил?
– Не знаю, не знаю. Психиатрическую экспертизу в настоящий момент, как вы понимаете, провести невозможно.
Под согласные кивки Павла подполковник извлёк из внутреннего кармана лист бумаги, склеенный из мелких кусков полосками скотча. Манин похолодел. Это был тот самый тетрадный листок, на котором Шпак оставил ему записку. Её клочки благополучно упокоились в помойном ведре.
Чёрт, надо было вынести мусор. Не додумался. А эти и туда заглянули. Не брезгливые. Вспомнить бы, что он там писал…
Не дав Паше долго мучить себя воспоминаниями, Моисеев положил перед ним развёрнутую записку.
– Что на это скажете?
Манин пробежал глазами по тексту, моментально восстанавливая в памяти.
Пропустил слова Шпака о том, что тот уехал на службу, оставляет ключи и просит присмотреть за квартирой. Дальше интереснее: «…Ты оказался прав на все 100 %. Пока не знаю, что с этим делать. Уверен в одном: меня им не заполучить». Слава богу! Никакого упоминания о Мраке или демонах. И приписка вполне нейтральная: «Не дрейфь, капитан. Прорвёмся!» Речь могла идти о чём угодно.
– Понятия не имею, что он хотел сказать этой бредятиной, – пожал плечами Павел. – И тогда ни черта не понял. Честно говоря, мы с ним в тот вечер напились… Поминали Оксану. Я изрядно набрался, пытаясь успокоить Шпака, и совсем не помню, о чём говорили под конец. Утром проснулся здесь. Василия Семёновича нет, а на столе эта записка и ключи. До меня дошло только, что он квартиру на меня оставил, пока не вернётся.
– А порвали зачем?
– Привычка, – Паша криво улыбнулся.
– Что ж, ладно, – фээсбэшник свернул склеенный листок и спрятал обратно в карман. – Разберёмся. Попрошу вас, капитан Манин, сдать ключи от данной квартиры и не распространяться о том, что услышали. Надеюсь, об ответственности за разглашение государственной тайны напоминать не стоит?
Домой он почти бежал. Ноги сами несли по знакомой дороге, а в голове, словно в пчелином улье, гудели сумбурные мысли.
Шпак погиб!.. Как? При каких обстоятельствах? Несчастный случай или убийство? Что произошло на станции? Вопросы, вопросы… Ответы на которые Манин намеревался получить в Зыби от самого Шпака.
Он не заметил, как очутился в своей квартире. Вроде только что разговаривал с Моисеевым, а теперь стоит посреди собственной комнаты и глупо таращится на стены. Даже туфли не снял. Ключи зажаты в кулаке, который нервно хлопает по раскрытой ладони второй руки.
Так, спокойно, надо прийти в себя.
Манин медленно отступил в прихожую, переобулся в тапки, разделся и пошёл умываться. Журчание воды частично вернуло растраченное самообладание, а холодный душ освежил тело.
Теперь ужинать. Постараться выбросить всё из головы, после чего можно лечь, расслабиться, и без лишней суеты приступить к делу.
В Зыбь провалился мгновенно, едва коснулся подушки.
Мысли, постоянно вертевшиеся вокруг Оксаны и её отца, привели Павла к огромному особняку. Построенный в готическом стиле, в три этажа, выглядел он величественно и надёжно. Не дом, а крепость. Особняк разительно отличался от той покосившейся халупы, где Шпак стрелял по демонам. Но входная дверь с номером та же. И лес вокруг не изменился. Разве стал красивее. Деревья, что ли, вытянулись и ещё больше позеленели? А вон и вода блестит между стволами. Неужели озеро, о котором так мечтал Василий Семёнович?
Сам хозяин обнаружился в большом каминном зале на первом этаже. Шпак мерно раскачивался в кресле-качалке перед очагом, где лениво потрескивали горящие поленья. Увидев Павла, полковник в приветственном жесте поднял руку, а вслух ворчливо произнёс:
– Пожаловал наконец. Сколько ждать можно? Хоть бы о Ксюхе подумал, если до меня, старика, тебе дела нет. Зятёк называется…
Не придав значения брюзжаниям, Павел уселся в такое же кресло рядом и спросил прямо:
– Что случилось на станции?
– Чёрти что, – недовольно пробурчал «тесть». Наклонился, поднял с пола бутылку коньяка, показал Паше. – Будешь?
Получив отрицательный ответ, глотнул из горла, поставил коньяк обратно.
Манин терпеливо ждал, рассматривая полковника. На первый взгляд с ним всё в полном порядке. Такой же, как и прежде, уверенный в себе служака, в меру испорченный военным бытом. Нет, Мрак его не сломил. Василий Семёнович остался офицером старой закалки, а ещё добрым и любящим отцом.
– Паршиво получилось, Паша. Когда я понял, что твой Гидон не остановится ни перед чем, чтобы проникнуть на станцию, начал сам постоянно проверять караулы. И, знаешь ли, заметил одну странность. Мои солдатики с каждым днём чаще стали засыпать на посту. В караулке и в казармах пошли разброд и шатание. А милицейского внешнего оцепления иной раз вообще не было. Сплошное разгильдяйство, короче. Как чувствовал, что добром не кончится. Вот и произошло…
Он снова приложился к бутылке, крякнул и с наслаждением задымил толстой сигарой, живо напомнив Уинстона Черчилля. Кстати, в названии коньяка тоже значилось это имя. Манин заподозрил, что знаменитый премьер-министр входит в число кумиров Шпака.
– Что я только ни делал, – выпустив сигарный дым, продолжал рассказывать полковник. – Отсоединял магазины и штык-ножи, даже автоматы забирал у спящих часовых, снимал с поста, объявлял наряды вне очереди, сажал на «губу», бывало, отстранял от службы караул в полном составе – ничего не помогало. Хоть сам караульную службу неси. И ведь нёс. Ночами не спал. Зато оказался в нужном месте и в нужное время. Заметил на одном посту посторонних, рядом с часовым. Стоят себе, болтают миленько, ещё и покуривают в придачу. Вопиющее нарушение. Ну, я туда, и с ходу в крик: «Это что за бардак, мать твою растак?!» Они опешили вначале, но быстро в себя пришли. Развернулись ко мне, и тут вижу, что ребятки-то вооружены. Мало того, и мой солдатик направляет на меня автомат. Ну, думаю, дело швах. Не знаю, как успел среагировать. Упал на землю, покатился, пистолет выхватил. Пальба началась. Пока мог, отстреливался. Выпустил оба магазина, кого-то зацепил. Потом вдруг всё закончилось, а я оказался здесь. Вот, собственно, и вся история.
