Вечером 25 декабря я приехал в Ропшу, как делал это уже довольно часто. Иоанна была уже на начале восьмого месяца, живот изрядно вырос, но в целом будущая мама чувствовала себя хорошо. Пришлось Ивана Антоновича Кашина подключить к сопровождению будущей мамы и ребенка. Он уже и так секретоноситель, учитывая, что все еще никак не признается, эти самые секреты он хранить умеет.
Я отправлялся в Ропшу всегда под предлогом тренировок. И действительно тренировался. Особенно жестко я стал себя нагружать, когда Иван Антонович намекнул, что Иоанне противопоказана близость. Вот и получалось приехать, поговорить, словить на себе осуждающий взгляд почти что тестя, а после — на пробежку с последующими отработками ухваток, коли подлому бою тренируюсь, или комбинаций, если фехтую.
Отношение ко мне со стороны Ивана Бранковича Шевича было странным. Он не перечил, держал себя почтенно и не забывал величать «высочествами», но его взгляд… он явно осуждал нашу связь, злился, но молчал, лишь иногда позволяя себе то обреченно вздохнуть, то махнуть от бессилья рукой. Иоанна же была счастлива и, наверняка, проводила со своим отцом разъяснительные беседы.
Чего хотелось мне? Душевного спокойствия и не отвлекаться на дела сердечные. Уже закручиваются очень важные для России события, и мне необходима максимальная концентрация. Нельзя упустить нити правления из своих рук, нужно вовремя лупцевать по шаловливым лапкам иных, кто хочет подергать за эти ниточки.
Бестужев… вот кто тот человек, который хотел бы сделать из меня марионетку. Но с ним уже все решено. Компромата хватает. Да и нужен ли этот компромат, если мне и принимать решение? Необходимо только чуть выждать. Елизавета уже вообще не приходит в себя, вот-вот преставится. Ну а после похорон нужно будет проделать тест на лояльность. Пусть все осудят Бестужева за его связи с англичанами. Кто же не станет осуждать… что ж оппозиция будет выявлена.
Иоанна уснула, не дождавшись меня. Может, это было и правильным, я хотел поговорить с уже генерал-поручиком Шевичем. Хотел будущему тестю, а такое развитие дел я не отрицаю, а даже склоняюсь к оному, предложить взять под командование сводный кавалерийский корпус из казаков, калмыков и башкир, которыми ранее командовал бригадир, а ныне уже так же генерал-поручик Василий Петрович Капнист.
Произойдет это не раньше, чем закончится горячая фаза в противостоянии на Кавказе, так как опыт Василия Петровича будет там востребован. Ну а после я бы хотел видеть Капниста в заместителях начальника Генерального штаба. Такие операции, которые он уже разрабатывал и сам же реализовывал в ходе русско-турецкой войны, стоит пускать в практику и совершенствовать.
— Ваше Высочество! — выкрикнул знакомый вестовой еще у крыльца дома в Ропше. — Ваше Высочество!
Я остановился. Видимо, не судьба мне сегодня говорить с Иваном Шевичем, который сейчас должен был быть в конюшне.
Вестовой кричал, я стоял у входа внутри дома. Человек напрягал голосовые связки настолько, что и за плотными дверями мне было громко от криков. Настойчивый вестовой, нервный. Но не бежать же мне к нему навстречу?
— Ваше Высочество! — запыхавшийся поручик чуть дышал.
— Ну? — выкрикнул я, нервозность вестового передавалась и мне.
— Матушка наша… императрица, — поручик заплакал.
— Да что с тобой? По форме доложи! — потребовал я.
— Так точно! — мой тон и требовательность пробудили в поручике служаку. — Государыня императрица почила. Сегодня, четыре часа тому.
Я ничего не почувствовал. Ни сожаления, ни радости. Ровным счетом ни-че-го, кроме растерянности. А что в таком случае должен делать я? Память Карла Петера подсказывала, что нужно создавать какую-то комиссию. Он-то, то есть я, после смерти Елизаветы просто радовался и пил, а потом снова радовался и вновь пил. Подобная схема мне сегодняшнему вряд ли подойдет. Хотя шампанское можно было бы открыть! Но пить в одиночку я никогда не умел, а разделять с кем-то радость… Да и нет радости. Есть понимание, сколько много работы впереди, сколько еще нерешенных проблем нужно подымать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Через десять минут я одвуконь уже мчался по заснеженной дороге в Петербург. Охранения практически не было, только трое казаков. Мысли путались и метались от одной темы к другой. То я уже направляю плутонг солдат, чтобы те сопроводили Екатерину в Суздальско-Покровский монастырь, то отправляю Бестужева в ссылку, то ввожу бумажный рубль.
Стоп! Совет по введению бумажных денег, и в целом по финансам, и так был запланирован на пятнадцатое января, отменять его не стоит. Но было уж больно интересно, что же зарабатывает Российская империя и сколько тратит. Никто не мог мне назвать цифры, пришлось устраивать целую Комиссию. Нет, не все так плохо, цифры разнятся в разных коллегиях, но незначительно. А вот источники доходов, из которых эти цифры составляются, у всех разные.
Ну о чем же еще думать по дороге в Петербург к почившей тетушке, как не о деньгах.
— Ваше Величество! — встречали меня уже на входе в Зимний дворец.
Как и в той истории, которая уже изменена, Елизавета ни дня не прожила в новом Зимнем дворце. Но я уже планировал туда переселяться в следующем году. А пока — ютиться мне в старом доме.
— Ваше Величество, мы все скорбим! — казалось, искренне сказал канцлер.
Я оказался далеко не первым, кто прибыл во дворец. Все сановники тут, кроме только Алексея Разумовского, но и он может где-нибудь в укромном месте слезу лить. Слетелось воронье посмотреть на мертвую львицу.
Вот как бы я ни относился к Елизавете, она была великой женщиной. Смогла неимоверно долго терпеть и ждать, чтобы одним решительным вечером взять власть в свои руки. Может, мне где-то не хватало такой решительности. Я все хотел вымерить, рассчитать последствия, проанализировать, а она пошла и взяла. А после на системе сдержек и противовесов правила. И правила бы еще, если бы не появился я.
— Алексей Петрович, Вы присутствовали на похоронах Анны Иоанновны! Подскажите, что нужно от меня, как наследника, племянника и нового императора? — спросил я у канцлера и не заметил у того отторжения от слова «императора».
— Скорбеть и молиться! — ответил Бестужев.
— А еще утвердить состав Погребальной комиссии? — спросил я.
— Не извольте беспокоится, Ваше Высо… Величество, положитесь в этом деле на меня! — и такое участливое выражение лица было у канцлера.
— Алексей Петрович, я бы хотел Вам довериться в том, что именно Вы мне скажете по поводу того, что же именно происходит в Европе и когда нам ожидать войны, — осек я Бестужева.
— Ваше Величество, залезть в умы монарших особ мне не под силу, — канцлер улыбнулся, как бы показывая, что он рассказывает мне о прописных истинах.
В эту пикировку можно играть долго, но я не стал упражняться с Бестужевым в словоблудии. Для меня он уже сбитый летчик, или хромая утка, как говорили в том времени, откуда я прибыл. Важнее было узнать конкретику про похороны.
Понятно, что никто не будет хоронить императрицу на третий день после смерти, хотя это было бы, в моем понимании, вполне даже уместным. Но сколько нужно времени? Были и другие вопросы, ответы на которые мне были неизвестны.
— Ваше Величество, позволено ли мне будет к Вам обратиться? — ко мне подошел худощавый высокого роста молодой мужчина.
— Вы уже это делаете! — раздраженно сказал я.
— Простите, Ваше Величество, — подошедший поклонился.
Сколько же церемониала, вместо того, чтобы представиться и сказать кратко и по делу.
— Вы кто? — грубовато спросил я.
— Ох, простите мою оплошность, Ваше Величество, меня зовут Александр Вист, — снова поклон. — Я назначен главой Печальной комиссии.
— Кем назначен? — удивился я.
Молчаливая сцена, и Вист бросает вопросительный взгляд на канцлера.
— Граф, займитесь проработкой обращения к европейским дворам! — я «послал канцлера к послам».
— Рассказывайте, Александр Вист, кто Вы и чем намерены заниматься! — сказал я и присел на стул.
