— Что там происходит? — спросил Махмуд у Силахдар Дамата, одного из своих сподвижников.
— Повелитель! Чернь и янычары вышли на улицы и требуют резать всех неверных, обвиняя Вас, о Великий, и христиан в предательстве веры и поражениях в войне. — сказал Силахдар, находясь в глубоком поклоне, стараясь не смотреть на султана.
— Ничего, такое уже было! — отвечал Махмуд. — Пусть покричат!
Султан недооценил опасности. Ему не доложили, что из кафеса [по сути, тюрьма для наследника престола] был освобожден Осман. Махмуд не считал своего шехзаде [наследника] вообще хоть к чему-то способным. Может, потому и терял бдительность. Однако, рядом с уже немолодым наследником султана оказался прозорливый и деятельный Коджа Михмед Рагыб-паша. Это он решил использовать Османа для смены власти в империи, будучи уверенным, что нынешняя политика приведет к полному разрушению государства. Многим казалось, что султан только и занимается тем, что слушает музыку и читает запрещенные книги. В остатках армии, как и в обществе в целом, все еще оставалось желание отомстить России за те унижения, которые испытала страна.
Коджа Михмед Рагыб-паша соединял в себе два, казалось противоречащих друг-другу качества: он был, с одной стороны, поэтом и идеалистом, свято верящим в исключительное право осман повелевать народами, с другой же стороны, при всех высоких и идеалистических чувствах, этот деятель мог быть рациональным и отличным организатором. Рагыб-паша искренне верил, что Османская империя еще способна воспарять духом и нести знамя Аллаха за пределы своей пока еще большой родины.
— Остановитесь! — закричал султан, когда в его покои ворвались вооруженные люди.
Ятаган у предводителя отряда янычар сверкнул своим лезвием, и алая липкая жидкость Махмуда обагрила богатый ковер, который до этого всегда успевали спасти от загрязнения человеческой кровью.
На следующий день всем правоверным Стамбула было сообщено, что султан умер от сердечного приступа и что восходит звезда нового правителя Османа III [в реальной истории пришел к власти в 1755 году].
Как из рога изобилия, посыпались указы и повеления, направленные на то, чтобы все общество объединилось в едином порыве и встало на защиту империи. Богатые люди, оценив общее настроение масс, не противились закону, по которому они обязаны были отдать двадцать долей своего имущества в казну, как и поставить в формирующуюся армию рекрутов, таких, чтобы Аллах возликовал оценивая силу верных его сынов.
Между тем еще три дня в столице, как и в других городах, шли погромы и прямой грабеж гяуров, к коим причислили и евреев и армян и все иные народности, проживавшие до этого вполне мирно и формирующие немалую долю доходов империи.
* * *
Петербург
14 января 1752 года
— Канцлер, почему я узнаю о резко изменившейся обстановке только сейчас? Сколько времени прошло с того, как было заключено Вестминстерское соглашение между Пруссией и Англией? — максимально жестко я отчитывал Бестужева.
Уже было откровенно плевать на то, какой у него компромат на меня, как и на то, как арест канцлера скажется на системе управления. Просто некем было заменить. Все! Я император и коронуюсь сразу через сорок дней после похорон тетушки. Сейчас уже не особо можно оглядываться на всякого рода подозрения, а после коронации я стану помазанником Божим и вся сила самодержавной власти окажется в моих руках.
Да и посмотрел я на то, чем собирался меня шантажировать канцлер. Так, догадки и домыслы о моем участии в беспорядках в Петербурге и убийстве Иоанна Антоновича. Только лишь пару фактов, которые и оспорить можно. Да, обнародование подобных данных пошатнет мой авторитет монарха, но этот же авторитет можно держать не только пряником. «Стрелецкая казнь» наглядно показала, как пришел к полноценной власти мой дед. А тут только что один Бестужев, да с десяток его прихлебателей.
— Ваше Величество, мне нужно было сперва разобраться в таком сложном деле, понять что именно Вам докладывать, — оправдывался канцлер.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сегодня он не выглядел всем таким властным и хозяином положения. Может, это было связано с тем, что не обнаружил у себя в тайнике тех самых бумаг, которые, как он надеялся, способны охладить мой гнев, или вовсе превратить в послушное дитя. Но не то уже время, не то мое положение, чтобы выжидать годами возможности для мести. Бестужева нужно убирать. Он даже не оправдывал моих ожиданий, как ценный управленец. Вот и резкий политический поворот Англии просмотрел.
— Господин Шешковский, — обратился я к главе Тайной канцелярии. — Попрошу Вас организовать во дворце комнаты, где бы канцлер мог спокойно работать.
Это было ударом, сильным ударом. По сути, я арестовывал канцлера. Все это понимали, многие стали смотреть на меня с опаской. Но рубить головы скопом и партиями я не намеривался. Вместе с тем, нельзя до похорон раздувать дело Бестужева, после — да. Будет время Шешковскому подготовить все возможные обвинения.
Степан Иванович Шешковский был находкой для меня, пусть его называют «псом цесаревича», все еще не переименовав в «пса императора», но всем бы таких умных и изворотливых, что еще важнее, исполнительных «псов». Уже готовы документы о даровании Степану Ивановичу титула «граф». Эту бумагу я подписал сразу после того, как он смог завербовать близкого к канцлеру человека — Ляпунова Василия Андреевича. Пока этот «агент под прикрытием» все еще, якобы, работает в команде Бестужева, но уже скоро будет назначен на пост заместителя главы Тайной канцелярии. Шешковский очень лестно отзывался о Ляпунове, с которым у него уже сложились приятельские отношения. Я мог бы сомневаться в искренности Ляпунова, если бы не знал Шешковского. Уверен, что новоиспеченный граф прекрасно понимает какого человека приближает к себе и, тем самым, и ко мне.
— Ваше Величество, прошу меня простить, но работать из Зимнего дворца будет неудобно, — попытался Бестужев изменить свою участь арестанта.
— Мне удобно здесь работать, удобно и моим подданным, — кратко ответил я тоном, не терпящим возражения, потом еще и добавил. — Или считаете, что из Петропавловской крепости будет работать сподручнее?
Канцлер покрылся красными пятнами. Я уже думал, что случится инфаркт. Но, нет, не случился. А жаль!
По сути арестовывая канцлера, я оставлял возможности без урона своей чести и нарушения слова, отпустить его. Если, вдруг, получится, что я просчитался и возникнет деятельная оппозиция из-за ареста канцлера, то будет возможность сдать назад. А уже после разбираться со всеми оппозиционерами. Но, если все так, как я думаю, и докладывает Шешковский, канцлер уже пустышка и нечего и некого за ним не стоит. Он лишился своих людей, лишился поддержки Англии, да и сами британцы стремительно теряют влияния в России.
Если будут возникать проблемы с торговлей с островным государством, то России не будет резонов обращать внимание на английское интересы. Но я, действительно, надеялся, что русские товары не станут застаиваться на складах. И в той истории, которая уже изменила свой ход, но еще имеет общие тенденции с моей реальностью, англичане и, будучи противниками России в Семилетней войне, продолжали торговать и пользоваться русскими товарами. Ну а Россия так же повела себя благоразумно и не обрушила в конец свою экономику, продавая «санкционку».
Положение на международной арене складывать парадоксальное, прежде всего для Российской империи. Получалась, как иногда говорят шахматисты, «Вилка». Куда не сделай свой ход, что-то обязательно потеряешь. Пойти на сближение с Пруссией — потеряешь Австрию. Да и Бог с ней, этой Австрией, но она в той или иной степени сдерживает османов, проблемы с которыми не закончились, только отодвинулись. Оставаться в союзе с австрийской императрицей Марией Терезией — потерять Англию. А, между прочим товарооборот с этой страной у России просто колоссальный — половина от всех торговых отношений с иными странами суммарно. При том, что в последние полгода наметилось увеличение торговли с Китаем.
