участия.
– Пока просто пытаюсь во всем этом разобраться, но кое в чем ты, безусловно, прав.
Герман с усмешкой покачивает головой.
– Прямо как в фильмах Хичкока.[18]
– Понимаешь, я до последней минуты верила в то, что вы ее найдете, вытащите и откачаете. Я даже мысли не допускала, что она в самом деле – независимо от моих неправедных желаний, – утонет, купаясь в спокойной воде на глазах двух мужчин.
– Понимаю. Подсознательная вера в то, что «на самом деле» все обойдется, по сути есть психическая защита от страшного истинного желания. Но твоя психика в полном порядке, Нора, поскольку ты все это осознаешь.
– А среди нас есть тот, кто не осознает?
Герман мрачно разглядывает свои кроссовки.
– Кажется, да.
– А почему ты нарисовал… ну…
– Потому что это было и мое желание тоже.
На обратном пути с Большого Заяцкого острова, на борту катера, он сказал, что ничего не просил. Не просил. Но желал. Возможно, и самому себе тогда в этом не признаваясь.
Ей вспомнилось «Оно» Стивена Кинга. Несколько подростков соединили силу для борьбы с чудовищем и потерпели неудачу. Позже, будучи уже взрослыми людьми, встретились с тобой же целью – и добились успеха. Возможно ли, что они трое – Нора, Герман и Леонид – соединили силу для осуществления общего желания? Желания, которое оказалось одним на всех… или похожим… Не зря же Герман призывал заботиться о точности формулировок. Можно ли разорвать подобную связь?
Полуденное солнце начинает пригревать все сильнее и в конце концов прогоняет их с насиженного места.
Взявшись за руки, они бредут по лесной дороге к мысу Новая Сосновка, но сегодня щедрость северного лета их совершенно не радует. Герман указывает на куст земляники, усыпанный спелыми красными ягодами, Нора сворачивает с дороги, и некоторое время под стук дятлов и чив-чив-чивканье каких-то неизвестных птах оба в сосредоточенном молчании объедают этот куст и соседние. Не чувствуя вкуса. Словно выполняя бессмысленный долг. Потом снова берутся за руки и бредут дальше.
– Герман, я хочу сходить в монастырь, – говорит Нора, когда за поворотом дороги показываются ворота фермы.
– После обеда? Давай сходим.
– Но я боюсь.
– Не понял.
– Что если преподобный не позволит нам войти?
– Вот заодно и проверим.
Они расстаются возле гаражей, и каждый идет в свою сторону: Герман – к Бараку, Нора – к Белому дому.
Лера, Лера… Действительно: как Лера?
Вот именно сегодня Лера не молчит. Шлифует губкой с чистящей пастой дверцы кухонных шкафчиков и говорит без умолку. Надев резиновые перчатки, Нора присоединяется к ней и в процессе уборки узнает немало интересного о буднях обитателей зверинца.
Фаина открыла на стук и попыталась сразу же снова захлопнуть дверь. Незваный гость опередил ее, просунув ногу в образовавшуюся щель, и, помогая себе плечом, наполовину протиснулся в комнату.
– Пожалуйста. – Он смотрел на нее своими холодными серыми глазами, взгляда которых не удавалось выдержать никому. – Разреши мне войти.
– Почему? – выдохнула Фаина, продолжая напирать изнутри на дверь. – Почему я должна тебе разрешить?
Леонид продемонстрировал запястье со следами ожогов.
– Вот почему. – Помолчал, давая ей хорошенько рассмотреть. – Я разрешил тебе сделать со мной все, что тебе хотелось.
– Мог бы отказаться.
Он улыбнулся.
– Неужели?
С силой налег на дверь, что лишило дальнейшую борьбу всякого смысла, и вошел.
Фаина попятилась, глядя на него во все глаза. В коротком ситцевом халатике без пояса, с босыми ногами и распущенными волосами. Похоже, готовилась ко сну. Постель не разобрана, но покрывало уже сложено и переброшено через спинку кровати.
– Что тебе надо?
Медленно, шаг за шагом, Леонид приближался, наблюдая за тем, как она в панике озирается по сторонам, прикидывая, чем бы в него запустить. Или чем бы его огреть. Бутылкой из под кока-колы? Книгой, заложенной посередине? Он прочел название: «Сто лет одиночества».
– Хорошая книга. Одна из моих любимых.
Этот комментарий вызвал у нее короткое замешательство, и Леонид в тот же миг оказался рядом.
– Не бойся. Я тебя не обижу.
– Я не боюсь!
Его прикосновение опять, как несколькими часами ранее, заставило ее отпрянуть и со злостью оттолкнуть его руку.
– Правда? – усмехнулся Леонид. – Значит, мне показалось.
И вдруг без предупреждения одной рукой рванул ее на себя, другой запрокинул ей голову… Она собиралась что-то сказать, но не успела. Долгим поцелуем он заткнул ей рот. Из-за несносной своей строптивости она еще пробовала бороться с ним, но в конце концов поняла, что это просто смешно. Он управлялся с ней запросто, как с шестилетним ребенком. Закричать? Позвать на помощь? То-то будет веселуха.
Почувствовав, что сопротивление слабеет, Леонид выпустил ее подбородок и через тонкую ткань халата принялся осторожно ласкать ее тело. На ней не было белья, рука не встречала ни лямочек, ни резинок. Тонкая талия, плавная линия бедра… Не переводя дыхания, ни на секунду не отрываясь от ее губ, он накрыл ладонями вздымающиеся под халатом груди. Фаина затрепыхалась от испуга.
– Тихо, – прошептал он, целуя ее шею около уха. – Не говори ничего, слышишь? Не смей ничего говорить.
Чувствуя ее дрожь и от этого еще больше возбуждаясь, он подтолкнул ее к стене, запустил руки под подол халата, непрерывно нашептывая:
– Молчи, только молчи… закрой глаза… никто не узнает… разреши себе это, только сегодня, только сейчас… а завтра, если хочешь, мы снова станем врагами.
Дурея от атласной гладкости ее кожи, от подрагивания неожиданно полных для такой – почти мальчишеской – фигуры ягодиц, Леонид присел на корточки, оттянул зубами ситцевую ткань халата и бросил один быстрый взгляд на застывшее в немом отчаянии лицо Фаины. Она не двигалась и ничего не говорила. Ей было страшно, страшно до обморока. Но Леонид опять же только воспламенялся от этого страха, ведь она боялась мужчины в нем – неуправляемого монстра, превосходящего ее физической силой, который пришел, чтобы овладеть ею. Поработить, осквернить, оплодотворить… Она боялась того, чем он с полным основанием гордился. Того, что могла бы принять как дар, как великую радость, если бы не сражалась с ним, если бы не считала его врагом.
Уложив ее на спину, он еще раз прошептал «тише, тише», а затем, чтобы создать иллюзию полной анонимности, завязал ей глаза длинным шифоновым шарфом, который очень кстати обнаружился на подлокотнике кресла.
– Хоть раз, моя драгоценная врагиня, побудь со мной заодно. Со мной, а не против меня.
Фаина корчится под ним, ее дыхание больше напоминает стоны.
– Спокойно, – шепчет он, подсовывая руку ей под ягодицы. – Помогай мне… двигайся… медленно, медленно… возьми то, что тебе нужно.
Он обучает ее, как девственницу, хотя она,
