Гамеш усмехнулся: Наблюдатели никогда не бывают первыми лицами. Был один прецедент - бывший глава КГБ Дропов, в реальности имевший фамилию Берман, которого волею обстоятельств пришлось сделать Генсеком. И что из этого вышло? Окружение стало догадываться, что не Берман принимает решения, что решения передают ему другие люди, подчас им же введенные в коридоры власти. Информация могла попасть в опасные руки. Потому во избежание последствий утечки информации, появления ненужных подозрений этой ценной особью пришлось пожертвовать. Убирать пришлось так, чтобы он не догадался, поэтому вывели из строя его почки. Он понял только в последний момент, кто решил его судьбу и ничего не успел предпринять. Гамешу тогда пришлось поволноваться, если бы Дропов понял раньше, всё могло закончиться для Гамеша и его народа намного печальнее. И вот, теперь новый претендент. Римаков. Наглеет! Пытается обмануть его - Гамеша!
Узнав о намерениях Римакова поторговаться, искусственно замедлив вывоз объекта, Гамеш отправил в Ирак другую группу. Они и доставили объект, переброшенный в Сирию, они же всё и подчистили. Оставался один вопрос: что делать с Римаковым? Он совершил серьезный проступок. За много меньшее, такие как он, расплачивались смертью. Но с другой стороны - он сейчас им очень нужен. Очень многое на него завязано. Времена не те уж, очень трудно стало подыскивать и натаскивать хороших Наблюдателей. Информационная эпоха, понимаешь, затрудняла главное и самое важное правило аннунаков, скрытость.
Неслышными шагами вошел один из постоянно находящихся здесь руфов - личных помощников Гамеша, ими на период возмужания становилась молодёжь. Когда-то сам Гамеш был руфом у блистательного Молоша, того, кто вложил эту страну в руки его народа. То было невероятное время - Молош подобрал и взрастил целую армию сумасшедших, поставил над ними сотни Наблюдателей, подкупил и закабалил тысячи чиновников, а сынов Ану заставил поверить в победу. Мысли Гамеша переключились на руфа, который сообщил о прибытии нового посетителя. Кивком Гамеш разрешил его ввести.
3. Дубровин у Абреновича.
Дубровин ждал Войдана у небоскрёба, сидя в кабине фольцвагеновского микроавтобуса, в фургончике которого за перегородкой сидела Лада. Сама затея влезть по пологой стене уносящейся вверх угрюмой высотки, казалась дикой, безумной и невыполнимой, но в последнее время Николай пересмотрел многие свои жизненные установки. Мир предстал перед глазами, его, казалось бы, умудрённого человека, совсем другой стороной, которую никто никогда ему не показывал. Эту сторону не проходили в школе, в институте, о ней не говорили в семье, о ней не писала, считающаяся серьёзной, пресса. Но эта сторона мироздания существовала, даже более того, как начинал убеждаться Дубровин, именно она и определяла действительность. Николай вспомнил свою встречу и разговор с Абреновичем в Питере, произошедшую тогда, когда Войдан и Лада следили за офисом КРОТа.
Кабинет Леонида Андреевича Абреновича был до отказами забит книгами в старинных переплетах, полки с которыми закрывали все стены. Несмотря на весну, было довольно холодно и сев после устроенного в честь гостя небольшого ужина играть с Дубровиным в шахматы, Абренович растопил камин, бросив туда два коротких толстых полена. Не спеша, разговаривая за игрой, они сидели уже несколько часов.
На хозяина этого небольшого загородного дома Дубровин вышел не сразу, отрабатывая последние контакты Боговикова. Абренович был прописан в городе, но чаще предавался уединению, в дачном поселке возле Комарово. Навряд ли, кто-то из его соседей предполагал, что этот постоянно сосредоточенный и в то же время постоянно улыбающийся их сосед - ассиролог, крупнейший специалист в области клинописи, иудаики, египетской иероглифики и восточных таинств.
Леонид Андреевич был среднего роста, плотный, слегка полноватый, с круглым румяным лицом и прямыми каштановыми волосами. Абреновичу было чуть больше пятидесяти лет, и происходил он из старинного черногорского рода, каким-то чудом занесенного еще в царскую Россию. В нем еще оставался и запал от его предков - свободных горцев черногорских ущелий Абреновичей, и черты озорного мальчишки - с таким жаром, интересом и увлечением он всегда погружался во что-то новое.
Эти черты характера сделали его одновременно доктором философских, исторических и психологических наук, крупным специалистом по Древнему Востоку. Знания Абреновича были настолько уникальны и всесторонни, что без него не могли обойтись ни Петербургский Государственный Университет, который заканчивал и ныне правящий президент-преемник, ни Петербургская Духовная Семинария, которую заканчивал другой известный специалист в области разведки и контрразведки, шифрующийся под патриарха.
- Вы играете довольно неплохо,- похвалил Дубровина Абренович, снимая с доски пешку противника, - но, на мой взгляд, немного импульсивно. Перед тем как сделать ход - думайте, думайте и еще раз думайте.
- Пробую, - вежливо кивнул головой Дубровин, потянувшись за стоявшим тут же на столике бокалом с коньяком. Бросив короткий взгляд на доску, он увидел, по меньшей мере, две возможности мата Абреновичу - жертва пешки позволяла сделать это в восемь и в десять ходов. Быстро перебрав в голове другие возможные варианты, он передвинул на пару полей ладью - такое развитие событий дальше сводилось к простому размену, но позволяло Дубровину проиграть, изрядно помотав Абреновича и тем самым сохраняя лицо в его глазах.
Увидев столь нелепый ход противника, Абренович пришел в восторг, словно победивший папу ребенок и сразу потянулся к ферзю, снимая им королеву Дубровина:
- Понимаю, у вас видимо сейчас много других мыслей помимо игры.
Дубровин передвинул пешку, убивая вторгшегося в его пехоту ферзя. Победоносно взглянув на этот логичный, но безумный с его точки зрения акт, Абренович откинулся в кресле и со смаком отхлебнул маленький глоток коньяка - Леонид Андреевич был гипотоником и при резкой перемене погоды его спасали только кофе, коньяк и мёд.
Открыв маленькую баночку мёда Абренович придвинул Дубровину точно такую-же:
- Угощайтесь!
Дубровин вежливо отказался - мёд он не просто не любил, а терпеть не мог и с ужасом смотрел, как Леонид Андреевич мгновенно расправился с продуктом пчеловодства, со смаком облизал ложечку и еще раз поинтересовавшись - будет ли Дубровин свою баночку - принялся опустошать и её. В поведении профессора было что-то по-детски непосредственное, живое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
