Я вышел и сел рядом.
Мы качались вместе.
Наконец я спросил:
— А в космосе есть смертельные опасности?
— Миллион.
— Назови какие-нибудь.
— Столкновение с метеором, из ракеты выходит весь воздух. Или тебя захватит кометой. Ушиб. Удушье. Взрыв. Центробежные силы. Чрезмерное ускорение. Недостаточное ускорение. Жара, холод, солнце, луна, звезды, планеты, астероиды, планетоиды, радиация…
— Погибших сжигают?
— Поди, найди их.
— А куда же девается человек?
— Улетает за миллиарды километров. Такие ракеты называют блуждающими гробами. Ты становишься метеором или планетоидом, который вечно летит в космосе.
Я промолчал.
— Зато, — сказал он погодя, — в космосе смерть быстрая. Paз — и нету. Никаких страданий. Чаще всего человек вообще ничего не замечает.
Мы пошли спать.
Настало утро.
Стоя в дверях, отец слушал, как в золотой клетке поет желтая канарейка.
— Итак, решено, — сказал он. — Следующий раз, как вернусь, — уж навсегда, больше никуда не полечу.
— Отец! — воскликнул я.
— Скажи об этом маме, когда она встанет.
— Ты серьезно?
Он кивнул.
— До свидания через три месяца.
И он зашагал по улице, неприметно неся черную форму под мышкой, насвистывая, поглядывая на высокие зеленые деревья. На ходу сорвал ягоды с куста боярышника и подкинул их высоко в воздух, уходя в прозрачные утренние тени…
Несколько часов спустя я завел разговор с мамой, мне хотелось кое-что выяснить.
— Отец говорит, ты иногда ведешь себя так, словно не видишь и не слышишь его, — сказал я.
Она все мне объяснила.
— Десять лет назад, когда он впервые улетел в космос, я сказала себе: «Он мертв. Или все равно что мертв. Думай о нем, как о мертвом». И когда он три или четыре раза в год возвращается домой, то это и не он вовсе, а просто приятное воспоминание или сон. Если воспоминание или сон прекратится, это совсем не так больно. Поэтому большую часть времени я думаю о нем, как о мертвом…
— Но ведь бывает…
— Бывает, что я ничего не могу с собой поделать. Я пеку пироги и обращаюсь с ним, как с живым, и мне больно. Нет, лучше считать, что он ушел десять лет назад и я никогда его не увижу. Тогда не так больно.
— Он разве тебе не сказал, что в следующий раз останется насовсем?
Она медленно покачала головой:
— Нет, он умер. Я в этом уверена.
— Он вернется живой, — сказал я.
— Десять лет назад, — продолжала мать, — я думала: Что если он погибнет на Венере? Тогда мы больше не сможем смотреть на Венеру. А если на Марсе? Мы не сможем видеть Марс. Только он вспыхнет в небе красной звездой, как нам тотчас захочется уйти в дом и закрыть дверь. А если он погибнет на Юпитере, на Сатурне. Нептуне? В те ночи, когда выходят эти планеты, мы будем ненавидеть звездное небо.
— Еще бы, — сказал я.
Сообщение пришло на следующий день. Посыльный вручил его мне, и я прочел его, стоя на террасе. Солнце садилось. Мать стояла в дверях и смотрела, как я складываю листок и прячу его в карман.
— Мам, — заговорил я.
— Не говори мне того, что я и без тебя знаю, — сказала она.
Она не плакала.
Нет, его убил не Марс и не Венера, не Юпитер и не Сатурн. Нам не надо было бояться что мы будем вспоминать о нем всякий раз, когда в вечернем небе загорится Юпитер или Сатурн, или Марс.
Дело обстояло иначе.
Его корабль упал на Солнце.
Солнце — огромное, пламенное, беспощадное, которое каждый день светит с неба и от которого никуда не уйдешь.
После смерти отца мать очень долго спала днем и до вечера не выходила. Мы завтракали в полночь, ели ленч в три часа ночи, обедали в шесть утра, когда царил холодный сумрак. Мы уходили в театр на всю ночь и ложились спать на рассвете.
Потом мы еще долго выходили гулять только в дождливые дни, когда не было солнца.
1951
The Rocket Man
© Перевод Л.Жданова
Корпорация «Марионетки»
Двое медленно шли вдоль по улице и спокойно беседовали. Обоим было лет по тридцать пять, и для десяти часов вечера оба были примечательно трезвы.
— Но почему в такую рань? — спросил Смит.
— Потому, — ответил Брэйлинг.
— В кои-то веки выбрался, и уже в десять — домой.
— Наверное, нервы пошаливают.
— Странно, как тебе это вообще удалось. Я тебя десять лет пытаюсь вытащить посидеть со стаканчиком. А стоило тебе вырваться, и ты настаиваешь, что должен вернуться в такую рань.
— Боюсь спугнуть удачу, — отозвался Брэйлинг.
— Что ты сделал — подсыпал жене снотворного в кофе?
— Нет, это было бы непорядочно. Сам скоро увидишь. Они свернули за угол.
— По правде говоря, Брэйлинг… не хотел бы я этого касаться, но ты с ней натерпелся. Можешь не признаваться, но твой брак был сплошным кошмаром, верно?
— Я бы не сказал.
— Выплыло ведь, как она заставила тебя жениться. Помнишь, в 1979 году, когда ты собирался в Рио…
— Милый Рио. Собирался, да так и не съездил.
— Помнишь, как она порвала на себе одежду, растрепала волосы и пригрозила вызвать полицию, если ты не женишься?
— Она всегда была нервной, Смит, пойми.
— Это просто подлость. Ты не любил ее. Хоть это ты ей сказал?
— Припоминаю, что даже настаивал.
— И все-таки женился.
— Мне приходилось думать о своем бизнесе и о матери с отцом. Такой скандал их убил бы.
— И так уже десять лет.
— Да, — произнес Брэйлинг; взгляд его серых глаз был тверд. — Но я думаю, все еще переменится. Думаю, мои ожидания сбудутся. Взгляни. Он продемонстрировал длинный синий билет.
— Да это же билет до Рио на четверг!
— Да. Наконец-то я поеду.
— Но это же просто замечательно! Ты-то заслужил! А она не станет возражать? Скандалить? Брэйлинг нервно улыбнулся.
— Она не узнает, что я уехал. Я вернусь через месяц, и никто ничего не проведает, кроме тебя.
— Вот бы и мне с тобой, — вздохнул Смит.
— Бедняга Смит. Твоя семейная жизнь тоже не сахар, верно?
— Пожалуй, ведь у моей жены все с перебором. Я хочу сказать, когда ты женат уже десять лет, как-то не ждешь, чтобы твоя жена торчала у тебя на коленях каждый вечер битых два часа, по десять раз на дню звонила тебе на работу и лепетала, как девочка. Я все думаю — может, она умственно отсталая?
— Ты, Смит, никогда не отличался воображением. Вот и мой дом. Ну как, хочешь узнать мой секрет? Как мне удалось вырваться сегодня.
— А ты и правда скажешь?
— Посмотри наверх, — сказал Брэйлинг. Оба уставились в темноту. В окне прямо над ними, на втором этаже, появилась тень. Человек лет тридцати пяти с висками, тронутыми сединой, грустными серыми глазами и реденькими усиками глянул на них с высоты.
— Да это же ты! — воскликнул Смит.
— Ш-ш-ш, не так громко. — Брэйлинг помахал рукой. Человек в окне понимающе кивнул и исчез.
— Наверное, я спятил, — пожаловался Смит.
— Погоди минутку.
Они ждали. Входная дверь дома распахнулась, и высокий худой джентльмен с усиками и печальными глазами вышел им навстречу.
— Привет, Брэйлинг, — сказал он.
— Привет, Брэйлинг, — ответил Брэйлинг.
Никакой разницы. Смит уставился на них.
— Это твой брат-близнец? А я и не знал…
— Нет, нет, — тихо произнес Брэйлинг. — Наклонись. Приложи ухо к груди Брэйлинга-два.
Смит поколебался, потом, нагнувшись, припал к покорно подставленной груди двойника.
Тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик.
— Да нет! Быть не может!
— Может.
— Дай еще послушать.
Тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик.
Смит отступил и растерянно захлопал глазами. Он протянул руку и коснулся теплых щек и ладоней двойника.
— Откуда он у тебя?
— Правда, он великолепно сработан?
— Невероятно. Откуда?
— Дай этому человеку твою карточку, Брэйлинг-два.
Брэйлинг-два жестом фокусника извлек белую карточку.
КОРПОРАЦИЯ «МАРИОНЕТКИ»
Сделайте копию самого себя или своих друзей!
Новые гуманоидные пластиковые модели образца 1990 года, гарантия от всех видов физического износа.
Цены от 7600 долларов; 15000 долларов — наша модель «люкс».
— Нет, — сказал Смит.
— Да, — сказал Брэйлинг.
— Естественно, — сказал Брэйлинг-два.
— Как долго это продолжается?
— Уже месяц. Я держу его в погребе, в ящике для инструментов. Моя жена никогда вниз не спускается, а единственный ключ от замка к этому ящику — у меня. Сегодня вечером я сказал, что хотел бы выйти купить сигару. Я спустился в погреб, вынул из ящика Брэйлинга-два и отправил его составить компанию моей жене, пока сам я провожу время в твоем обществе, Смит.
— Чудесно! Он даже пахнет, как ты. «Бонд-стрит» и «Мелакринос».[20]
