даже сказать молодцом по сравнению с тем, что от меня осталось сегодня. Естественно, иногда и гормоны пели строевые песни, командуя моим поведением. И вот проснусь, бывало, ночью, вспомню о лошадиной дозе радионуклидов, которую хапнул мой организм, и выть хочется.
Первое время после спасения просто радовался каждому новому дню, как чуду. О своём нерастраченном капитале, в смысле потенциале, даже не вспоминал. Был уверен, что не зря раскулачила меня болезнь, разказачила. И просто искал, чем пустоту заполнить. Купил гитару, купил телескоп. Йогой занимался, другими духовными практиками. С Акацием стал старого попа посещать, было дело, в дальний монастырь с ним ездил за правдой. Да только однажды увидели бесы, что упускают меня из своих цепких лап.
Рыжов смотрел на Фёдора Павловича во все глаза и тихо, незаметно, скрытно, как жена от мужа посылает СМС любовнику, попробовал включить диктофон.
— И вот по их милости так во мне одним прекрасным утром заколоссилась, от слова «колосс», моя потенция, что я чуть зрение не потерял, так на глаза давила.
Давно Гена так не хохотал. Он даже ноутбук уронил. Он даже давно пустой стакан спихнул на пол. Фёдор Павлович махнул рукой. Обиделся.
— Какой актёр в вас умирает! Конгениальное чувство юмора, конгениальное чувство роли! Брависсимо!
Обратив свой взгляд к недостижимому горизонту, Карачагов с грустью ухмылялся. Отчасти он был доволен произведённым эффектом, но не до конца.
— Я эту роль выстрадал.
Когда Рыжов успокоился и убедился, что ноутбук вовсе не пострадал от падения на пол, Фёдор Павлович рассказал ему, как таким же летним днём в большом злакоградском универмаге позади столпившихся у прилавка покупателей увидел Милану. Она тоже хотела бросить взгляд на новый товар и для этого вставала на цыпочки. Её облегало лёгкое платье. На спине сквозь платье проступали врезавшиеся в аппетитное тело бретельки и застёжка бюстгалтера, сомкнутая с последним рядом петелек. Карачагов удивлялся, как ей удаётся удерживать равновесие. Она тогда была блондинкой, и солнечные лучи, путавшиеся в её кудрях, как бы говорили: «Она выбрала правильный цвет». Когда Карачагов приблизился к ней, Милана продолжала заглядывать за головы и плечи других покупателей и стоять на цыпочках. Та часть её тела, на которую нацелилась рука Фёдора Павловича, была особенно притягательна. Едва он успел подумать, уместной ли будет шутка, и задержал движение руки, как в него ткнулась какая-то бесцеремонная сотрудница магазина, прокладывая себе дорогу. Так его касание получилось и более чувственным, и более плотным, но при этом стало вполне объяснимым. Была бы это не Милана, конфуз бы тем и исчерпался. Но Милана не верила в случайности. Улыбаясь и не краснея, она смерила Карачагова взглядом и весело обозвала его дураком. Потом они посмеялись, поговорили, не касаясь больше друг друга, прошлись рядом пару кварталов, и, передав привет Акацию, Карачагов свернул в свою улицу.
В те времена у отдельных личностей уже были мобильные телефоны. Но Карачагов, у которого был очень ограниченный круг знакомых, с кем он мог захотеть срочно посоветоваться, не видел в телефоне большой необходимости, даже в стационарном. Милана же им грезила, но у неё банально не хватало денег. Общедоступное интерактивное поле с головой их накроет нескоро. Может быть, поэтому её следующий шаг станет таким романтичным и легкомысленным.
Домофонов тогда тоже ещё не было, и никто никогда не удивлялся звонкам в свои двери. Не удивился и Фёдор. За дверью, ехидно щерясь, стояла пьяненькая женщина, прилично одетая, относительно молодая, но, видимо, давно уже растерявшая естественную женскую привлекательность. Левый глаз её, почти заживший, давал понять собеседнику, что не более, как месяц назад, получала она хорошую оплеуху. Потом Карачагов узнает, что это была детская подружка Миланы, которую она встретила ненароком на улице, предложила выпить за встречу и потом использовала как посыльного.
— Чем могу?
— Записка тебе, красавчик. Пляши!
В руке горожанки (так почему-то Фёдор окрестил про себя эту бабу) колыхался, как веер, самый обычный почтовый конверт. По стрекозиным глазам её было видно, что она знает содержание записки. И надорванные края конверта говорили о том же.
— Ручку позолотишь?
Фёдор любил швыряться мелочью, но в этот раз сказал:
— С чего бы это? Отправитель должен платить.
— Вот дурачина, — загыгыркала горожанка, — любой другой за такое письмецо тыщу бы выложил, а ему полтинника жалко. Знал бы ты, какая Мерилин Монро тебе предлагается…
«Ну а что?» — подумал Карачагов и, усмехаясь такой интриге и самому себе, полез в карман.
Утром он скажет Милане, отрывая её от себя:
— Ты хоть знаешь, что эта дура сказала мне на прощание?
Взгляд отрешился от Фёдора, устремился сквозь тюль в заоконные дали, демонстрируя равнодушие, но она как будто окаменела, как будто вся превратилась в слух. Насчёт себя она не питала иллюзий, знала и понимала себе цену, но как мучительно она не хотела лишать этих иллюзий других.
— Горожанка взяла у меня пятихатку, отдала конверт и, отвернувшись, разочарованно сказала: «Надо было Акацию отнести, он бы больше дал».
У Миланы по животу разлилась было холодная желчь тревоги, но она быстро взяла себя в руки, подумав: «Сам виноват». И кроме этой мысли Фёдор ничего не услышал в её лице.
По суду
Даже война через несколько лет не поможет Рыжову вернуть своим проектам былую популярность. Когда другие блогеры, независимо от их точки зрения, набивали рекламными и спонсорскими деньгами карманы, когда их рейтинги, особенно у тех, кто имел левобережный акцент, взмывали в небо, Гена на тему спецоперации стыдливо молчал. Сначала он не мог найти слова, чтобы выразить тот парализовавший его ужас, о котором нельзя говорить простым языком, а потом понял, что устал их искать. И решил не участвовать в этом тренде. В результате ещё на стадии переговоров потенциальным участникам его передач и стримов требовалось всё больше времени, чтобы вспомнить, кто такой Руфулос. ры? Руки опускались от их вопросительных взглядов. А случавшиеся всё чаще отказы буквально заполняли душу отчаяньем, как холодный ленточный червь заполняет кишечник. Гена понимал, что это неизбежное логическое развитие любого творческого явления, будь то художник, или режиссёр, или поп-звезда, или блогер. Конец предсказуем. Сначала ты надежда, потом гордость, потом пик славы, потом ты набиваешь оскомину. Наверное, только умершим на пике удаётся избежать этой последовательности…
Много раз Гена хотел отрефлексировать закат своей звезды, вспомнить и понять, с чего он начался. Но каждая попытка приносила ему столько мучений, что он оказывался один на один с бутылкой дорогого, а последнее время и не очень
