Представляя это, он закрыл глаза, почувствовал, что уходит в дрему, и сел, прислонившись спиной к алтарю и подтянув колени к груди.
Он должен прийти. Должен прийти. Должен…
А если он уже приходил и ушел? Если заметил лежащую на земле лестницу — Адам оттолкнул ее, когда забрался в окно. Маневр, конечно, неуклюжий, но ничего лучше придумать не получилось. Вряд ли Маурицио стал бы заходить в часовню, если бы дверь осталась открытой или он не нашел бы ключ на обычном месте под камнем.
Отчаянно хотелось курить. Он уже не помнил, когда последний раз так долго обходился без сигареты. В Кембриджском художественном театре ставили «Гедду Габлер» Ибсена. Спектакль длился более трех часов без перерыва, но там хотя бы была та приятная блондинка из Ньюхема, игравшая Гедду. Как же ее звали? У нее еще был брат в Корпус-Кристи с родимым пятном цвета бордо на шее.
Его разбудил скрип. Знакомый протестующий скрип старого замка. Адам выпрямился, напрягся, прислушался. Коротко пискнули петли. И потом шепот…
Не один! Он пришел не один. Привел с собой кого-то. Собаку. Пес сразу завозился, принюхался…
Плохо. Очень плохо.
Мужской голос прошипел команду, и пес вернулся к хозяину. Но надолго ли? Луч фонарика прошил темноту, пробежался по стенам, полу… От алтаря метнулась длинная тень.
Адам съежился. Он проник в часовню не через дверь, так что его следа у порога нет, и собака — молодая, любознательная, игривая колли — ничего не почует, если только ее не отпустят. Сама по себе колли была не страшна, это же не дог. Адам помнил, как удивился, узнав, что Маурицио и Кьяра не хотят заводить породистого, хорошо обученного пса.
Еще один звук, теперь уже слева. Кто-то положил на пол сумку с инструментами. Что-то звякнуло. И тишина. Потом новый звук — негромкое постукивание. Похоже, Маурицио пытается снять табличку. Пожалуй, лучше немного подождать, а потом застать его врасплох.
Но у колли было на этот счет другое мнение. Адам увидел собаку только в последний момент, когда она появилась перед ним, махая хвостом и повизгивая, словно приглашая поиграть.
Он попытался отодвинуться. Колли облизала ему руку и тявкнула.
— Уго! — Голос определенно принадлежал Маурицио.
Уго еще пару раз радостно тявкнул, и луч фонарика, сделав полукруг, уткнулся в алтарь.
Адаму ничего не оставалось, как признать поражение и выбраться из укрытия, щурясь от света. Потом он включил свой фонарик и направил луч на Маурицио. Противостояние длилось несколько секунд, после чего противники, не сговариваясь, опустили фонарики.
Адам погладил колли по голове, давая понять, что держится уверенно и контроль над ситуацией в его руках. Что касается Маурицио, то он, судя по напряженной позе и пепельно-бледному лицу, был готов вступить в схватку, и отвертка у него в руке вовсе не выглядела безобидным инструментом.
— Зачем ты здесь? — хмуро спросил он.
— Не знаю.
— Зачем?
— А что еще делать? Я должен был узнать.
Маурицио повернулся и ударил отверткой по стене. Табличка отвалилась. Под ней не было ничего, кроме камня. Ни пистолета, ни патронов.
— Ловко, — пробормотал Маурицио. — Очень ловко.
Где же, черт возьми, пистолет? Адам и сам растерялся не меньше, но виду не подал.
Маурицио опустился на край скамьи. И хотя во всех его жестах и позе проступала обреченность человека, потерпевшего очередное поражение, Адам предпочел держаться от него на безопасном расстоянии.
— Теперь ты все знаешь.
— Зачем? — спросил Адам. — Он же был вашим братом.
— Так случилось. Я не собираюсь перед тобой отчитываться.
— Неужели только из-за этого… из-за земли… дома? — Адам еще надеялся, что была какая-то другая причина, может быть, столкновение идеологий или что-то еще, а не просто жадность.
— В него выстрелили. Один из немцев. Он все равно бы умер… наверное.
— Но вы его добили, да? Застрелили из его собственного оружия?
Маурицио не ответил.
— Где был Гаетано?
— Пришел, когда немцы уже уходили. Поднимался по лестнице… услышал выстрел. — Он поднял голову. — Ты ничего не сможешь сделать.
— Могу рассказать вашей матери.
— Да. И она тоже ничего не сделает.
— Почему вы так думаете?
— Потому что я не позволю.
— Не позволите? И как же?
Маурицио хитро усмехнулся:
— Ты ведь умный, догадайся сам.
Даже в темноте часовни Адам заметил — или все же только показалось? — страшный, холодный блеск в глазах Маурицио. Блеск, от которого по спине побежали мурашки. Человек, совершивший братоубийство, намекал на то, что готов, если ситуация потребует, взять на себя и грех еще более тяжкий.
— Так что решай сам.
Уго зашелся радостным лаем, словно желая показать, что полностью одобряет дьявольскую стратегию своего хозяина.
— Zito, — цыкнул Маурицио, но пес вместо того, чтобы умолкнуть, бросился с визгом к двери.
С неожиданным для Адама проворством итальянец метнулся вслед за колли, но все равно опоздал. Дверь распахнулась.
Мария вскинула руку, закрывая глаза от ударившего ей в лицо света.
— Мария…
Она затворила за собой дверь.
— Я все слышала.
Взгляд Маурицио заметался между служанкой и Адамом, выискивая между ними какую-то связь.
— Что ты здесь делаешь?
— Слушаю.
— Тебя моя мать прислала?
Мария не ответила, но Маурицио истолковал ее молчание по-своему.
— Нет? Тогда кто? Антонелла?
И снова Адам не увидел в лице служанки ничего такого, что можно было бы интерпретировать как ответ. А вот Маурицио понимал ее лучше.
— Конечно, — произнес он тоном человека, на глазах у которого детали мозаики складывались в понятную картину. — Она же знает, что стоит в очереди после меня…
О чем это он? Маурицио говорил загадками, и Адам, как ни старался, поспеть за ним не мог.
— Сколько бы она ни обещала, я дам больше. — После этой реплики Адам сдался окончательно.
— Она обещала много, — сказала Мария.
— Не важно.
Мария ненадолго задумалась.
— Хочу свой дом. Не квартиру. И хочу денег.
— Сколько?
— Столько, чтобы мне ни о чем больше не беспокоиться.
— Договорились.
Адам не собирался вмешиваться; слова выскочили сами.
— Мария, что вы делаете?
Она взглянула на него с выражением стыдливым и одновременно решительным, потом повернулась к Маурицио:
— Что делать с ним?
— А что он может? Он завтра уезжает и знает, что выбора у него нет.
Мария кивнула и шагнула к двери.
— Подождите… — воскликнул умоляюще Адам.
Она обернулась:
— Что? Что вы хотите? Кто вы такой? Что вы знаете? Вы ничего не знаете. — Мария ткнула пальцем в сторону виллы. — Мой отец проработал на нее всю свою жизнь, а чего ради? Что он за это получил? Ничего. Что получу я? Тоже ничего. Так здесь заведено. Я всего лишь хочу умереть под собственной крышей и заплатить за свои собственные похороны. Разве я многого прошу? Что, много?
Маурицио попытался успокоить ее, но она не обращала на него внимания.
— Кто вы такой? Мальчишка. Вам этого не понять.
Дверь захлопнулась. В наступившей тишине Адам оперся рукой о скамью, потом, почувствовав, что ноги не держат, сел.
Мария была права. Он ничего не знал. Здесь все было по-другому. Он поднял голову. Маурицио стоял рядом и смотрел на него сверху вниз, но не со скрытой радостью, как победитель, а озабоченно, как человек, принявший трудное решение.
Из часовни они вышли вместе. Маурицио запер дверь на замок, положил ключ в карман и посмотрел сначала вверх, на звездное небо, а потом на Адама:
— Насчет матери я говорил серьезно. Так что решать тебе.
О том, чтобы уснуть, не было и речи. Адам не стал даже пытаться. Оставшись на террасе, он одну за другой выкурил несколько сигарет. Легче не становилось. К растерянности и замешательству добавилось растущее осознание собственной наивности. Случившееся не укладывалось в голове. Он понимал, что стал свидетелем сделки, что у него на глазах было куплено — и за весьма приличную цену — молчание Марии. Но при чем тут Антонелла?
Сколько бы она ни обещала, я дам больше.
Мог ли он ошибиться, неверно истолковать как предложение Маурицио, так и ответ Марии? Нет, не мог.
Сидя на террасе, Адам снова и снова прокручивал их диалог, поворачивал его так и этак, рассматривал со всех сторон и даже не сразу заметил, как с востока подкрался рассвет и в небе остались только самые яркие звезды. Вот тогда он и поднялся.
Подходя к дому, где жила Антонелла, Адам на минутку остановился, чтобы полюбоваться восхитительной картиной: поднимающееся из-за горизонта солнце вытянуло бледные пальцы, ухватившись за верхушки еще дремлющих холмов. Если бы он не задержался, то оказался бы посреди двора как раз в тот момент, когда дверь над лестницей отворилась и из дому вышел Фаусто.
