Для этого не требовалась палочка; всего лишь небольшое усилие воли, и на ладони Гарри вспыхнул огонёк. Ещё одно напряжение мысли, и огонёк перетёк на пальцы, чуть-чуть, немного… стена дома, отсыревшая, старая, упорно не хотела поддаваться огню, но Гарри было совершенно некуда спешить. Он готов был лежать здесь, истекая кровью и терпя обжигающую, заставляющую сердце постукивать с перебоями боль, пока упрямый дом не вспыхнет; не прошло и трёх минут, как дом сдался, и яркий оранжево-красный огонёк побежал вверх по стене, разрастаясь, разветвляясь, превращаясь в полноценный пожар.
Гарри удовлетворённо обмяк на земле и здоровой рукой нашарил портключ. Идти куда-то он был решительно не в силах.
В библиотеку Гарри тоже вполз. Встать он не мог - колено немедленно взрывалось болью, как будто разбрызгивая осколки жидкого огня по всей ноге вверх и вниз, и белые круги начинали в такт биению сердца расплываться у Гарри перед глазами; так идут круги по воде, куда бросили тяжёлый камень.
- Accio книги по медицине!
Гарри оказался буквально погребён под грудой книг разного формата; хорошо хоть, он мог дышать, а несколько лишних синяков его совершенно не смущали. Он вытянул первую попавшуюся книгу и, подсвечивая себе всё тем же огоньком, листал, пока не наткнулся на несколько обезболивающих заклинаний. Старое доброе Ferula надёжно облегло колено, и Гарри сумел встать и доковылять до мадам Помфри, предварительно отправив все книги по местам.
Её пришлось долго будить, зато Гарри был вознаграждён тем, как быстро и чётко она начала действовать, как только прояснила для себя ситуацию: есть больной ребёнок, и его нужно срочно лечить. Гадостный вкус Костероста смешался с послевкусием многих других зелий - укрепляющего, кроветворного, кровеостанавливающего, снотворного…
- Гарри, милый, кто с тобой это сделал? - мадам Помфри, причитая, осторожными взмахами палочки буквально собирала его локоть по кусочкам, как конструктор.
- Я упал, - честно сказал Гарри и закрыл глаза, намереваясь поспать.
Мадам Помфри не поверила ему, но говорить что-то ещё помимо этой чистой правды Гарри не собирался.
Единственным, что омрачало его сон, было то прискорбное обстоятельство, что Малфой, скорее всего, после этой ночи озлобится ещё сильнее и не даст покоя. Ну что ж… его ждёт ещё много сюрпризов. «Я поклялся себе, что этот ублюдок пожалеет о том, что родился на свет… значит, так и будет».
Глава 11.
«Elle est ravissante, votre elue».
(Она обворожительна, ваша избранница (фр.)
Борис Акунин, «Статский советник».
Начало декабря принесло Хогвартсу дождь со снегом и пронизывающий ветер; Гарри неизменно надевал под мантию свитера и в Большом зале уделял больше внимания дымящемуся чаю, чем прохладному тыквенному соку. В подземельях было, как обычно, хуже всего; там было, пожалуй, даже более промозгло, чем на улице, и Гарри, закутавшись в одеяло и устроив ступни на грелке, положенной в постель заботливыми домовыми эльфами, всё равно мёрз. При всём этом он по-прежнему не простужался; теперь он был уверен, что причиной этому уникальному иммунитету был драконий огонь в крови, который всегда чуял Фоукс. Видимо, гриппозные микробы тоже чуяли и предпочитали обходить стороной, придерживаясь известной максимы «целее будем».
Восстановленная спальня была точно такой же, как раньше; за одним исключением: на стене не сохранилось остатков надписей, сделанных на втором году испорченным Praefocabilis. Зелье удушения, сваренное Малфоем и Забини, было успешно модернизировано Гарри до состояния пригодности в основном к тому, чтобы отчищать чайники от накипи, и оно прожгло какие-то дурацкие пафосные слова… кажется, то было одно слово, «mors», «смерть» по-латыни. «Здесь больше нет смерти», - саркастически заключил Гарри.
Гостиную тоже пытались восстановить - заодно уж. Но ничего не вышло; опытные ремонтники отказались пробовать придать стенам нормальный вид; при этом они только разводили руками - стена не поддавалась никакому магическому или механическому воздействию, явно предпочитая пребывать в состоянии полурасплавленного сыра. Астрономическую башню, впрочем, починили быстро, и жизнь вошла в прежнее русло. Гарри сидел на занятиях один, чувствовал ненавидящие взгляды Малфоя, непонятные - Забини, опасливые - всех прочих слизеринцев, уважительно-напряжённые - остальных факультетов. Исключение составляли хаффлпаффцы, продолжавшие честно ненавидеть Гарри всей душой из-за попрания славы, заслуженной Седриком как правильным чемпионом, но их эмоции мало трогали Гарри - эмпатические способности вели себя терпимо, и никакая головная боль (только в прямом смысле слова, конечно) его не преследовала. Пожалуй, из всех учеников Хогвартса только Фред, Джордж и Невилл Лонгботтом относились к нему, как к нормальному обычному человеку. Близнецы знали Гарри лучше, чем он сам себя, и их не удивило его превращение в дракона, а только обрадовало; они утверждали, что так им даже спокойнее, потому что они знают, какая дополнительная защита у Гарри имеется. Их только позабавил правдивый рассказ о плачевном виде слизеринской спальни; Гарри, всё никак не будучи в силах избавиться от иррационального желания проверять их, чтобы разочароваться - может быть, оно было ему нужно, чтобы не так больно было думать о том, чего он лишился по вине Малфоя и Забини - рассказал близнецам о том, кто сжёг дом Мартина. Какой только реакции он от них не ждал, но точно не той, что последовала: Фред и Джордж просияли и предложили ему каждый по шоколадной лягушке. Гарри шоколад взял, но сволочью себя чувствовать не перестал. Похоже, разочароваться в близнецах ему не удастся; разве только кто-нибудь наложит на них Империус и заставит сделать что-нибудь, что никогда не пришло бы в головы им самим.
Что до Невилла же… Гарри не был уверен, что Лонгботтом был действительно в курсе того, что случилось на первом испытании Турнира; по крайней мере, в их кратких разговорах не проскальзывала эта тема, и сам Невилл не высказывал своего мнения об анимагических умениях Гарри. Отношение Невилла к Гарри не изменилось ни на йоту - то же дружелюбие, то же доверие. Гарри оставалось только жалеть, что они на разных факультетах; общение с Невиллом привносило в суматошный мир нотку спокойствия и стабильности. Тем более что Невилл был великолепен в Гербологии и готов был вещать о растениях часами; Гарри один из лучших в Зельях, тоже неплохо знал всё, что они должны были изучать с профессором Спраут, и любил разговаривать о растениях, хотя по большей части с точки зрения их утилитарной зельдельческой ценности.
Рон по-прежнему не разговаривал с Гарри, Гермиона только кивала при встрече - кажется, она была всерьёз напугана чем-то. Гарри предполагал, что это может быть следствием того, что она всегда была слишком хороша в теории и пребывала в полной уверенности, что в четырнадцать лет анимагом стать нельзя. Нос ещё не дорос. Гарри же привносил в её упорядоченный мир почерпнутых из книг схем человеческих отношений и научных фактов самый настоящий хаос; возможно, именно это порождало в карих глазах гриффиндорки опасение и боязливость.
