Шеф Секко все еще разговаривал с вдовой.
Мелоун окинул взглядом комнату. Несессер с реаниматором, ингалятором, респиратором и прочими приборами для оказания экстренной помощи. Двухваттная двухканальная рация. Ящик с фотокамерой и лампами-вспышками. Ничего не меняется, если не считать жизни Шерри-Энн Хауленд. Надо надеяться, муж оставил какую-то страховку. Пикни явно платил ему недостаточно, чтобы делать сбережения. Весь город знал, как Пикни и «Ацтек» обходятся со служащими. Ходили разговоры о Хауленде и Мэри Григгс, которая работает в закусочной Элвуда… Как можно хладнокровно убить человека? Любой имеет право на жизнь, даже такую жалкую, как у Тома Хауленда. И любая женщина имеет право на мужа, даже такая, как Шерри-Энн.
Секко поднялся. Миссис Хауленд тоже встала — медленно, словно у нее болела спина.
— Вы уверены, что не хотите, чтобы кто-нибудь из ребят проводил вас домой, миссис Хауленд?
— Я оставила мою машину на стоянке у мэрии. — В голосе вдовы не слышалось никаких эмоций.
— Я мог бы доставить ее вам утром.
— Нет. — Она вышла, пройдя мимо Сэма Бьюкарда и Мелоуна, через вестибюль и наклоняясь как смертельно раненный солдат, придерживающий вываливающиеся кишки.
— Черт побери, — пробормотал Сэм Бьюкард.
— А, Уэс! — Шеф Секко повернулся к Мелоуну. — Когда ты сегодня встретил Хауленда в банке и повез его на завод с жалованьем, каким он тебе показался?
Мелоун был озадачен.
— Я не заметил ничего особенного.
— Он нервничал?
— Не знаю. Он все время говорил.
— О чем?
— Ни о чем. Возможно, он действительно нервничал. А что?
— Ничего, Уэс. Ты свободен.
— Шеф… — начал Мелоун.
— Ты слышал меня?
— Джон, тебе понадобится любая помощь…
— Что я тебе сказал, Уэс, когда ты уходил с дежурства?
— Чтобы я два дня не появлялся на работе.
— Правильно. У нас все под контролем. Не хочу, чтобы ты свалился от нервного истощения. Я неоднократно говорил тебе, что работаешь не ты один. Можешь не верить, но у меня есть еще десять ребят ничем не хуже тебя.
— Четверо из них стажеры.
— Это моя проблема. Ты уйдешь сам, Уэс, или мне тебя выпроводить силой? — Секко выглядел так, словно собирался это сделать. Несмотря на возраст под шестьдесят, крепости и решительности ему было не занимать. Как и большинство местных полицейских, Секко родился в Нью-Брэдфорде. У его отца была молочная ферма, и он рос, доя коров и разбрасывая вилами сено. У него до сих пор случались судороги в коленях.
— Ладно, Джон. Скажи только, что ты сам об этом думаешь.
— По-моему, работа посторонних. Я не говорил миссис Хауленд, но думаю, ее муж был в этом замешан и от него отделались. Вот почему я спросил, не показался ли он тебе нервным.
— Что указывает на это?
— Эд Тейлор говорит, что Хауленд внезапно послал его в город за кофе. Тогда он ничего не заподозрил, но теперь, после того, как его оглушили, это кажется ему странным. Хауленд раньше никогда так не поступал. Похоже, он избавился от Эда, чтобы впустить на завод грабителей. Вероятно, он рассчитывал на долю добычи, но они предпочли застрелить его. Ну, иди домой.
— Есть какие-нибудь улики?
— Пока нет.
— А что думает миссис Хауленд?
— Она в состоянии думать только о собственных бедах.
— Кто сейчас на заводе?
— Патрульный Миллер. Он ждет экспертов и коронера. Ступай домой, Уэс!
Мелоун вышел, волоча ноги, и не только от усталости.
Пройдя на восток до угла, он свернул направо, прошагал один квартал от агентства Форда до «Трех углов» и начал подниматься на Холм Любовников.
Как мог человек дойти до такого состояния, чтобы послать к черту всю свою жизнь? Даже такую паршивую жизнь, как у Хауленда? Впрочем, ответ налицо. Жена Хауленда была сварливой занудой, работа не давала ему ничего. Большая часть жизни была прожита, а он только возился с чужими деньгами. Мелоун никогда не видел счастливого выражения на лице Хауленда, даже заходя к Элвуду выпить кофе холодным вечером и видя, как бухгалтер заигрывает с Мэри Григгс.
Но увлеклась ли и Мэри Хаулендом? Вряд ли — для этого она была слишком умна. Кроме того, у нее вроде бы завязались серьезные отношения с Джимми Уикоффом. Джимми был красивым парнем, получавшим хорошее жалованье за работу в скобяной лавке Компо. По всей вероятности, роман Мэри с Хаулендом существовал только в голове последнего.
Мелоун ощутил внезапно нахлынувшую волну любви к жене и дочери.
«Что, если бы Эллен оказалась такой же ведьмой и расточительницей, как Шерри-Энн? — думал он. — И такой же убогой в постели, какой наверняка была жена Хауленда? Что, если бы она не смогла доносить Бибби и потеряла бы ее, как двух детей до нее и одного после, пока доктор Левитт не посоветовал ей больше не беременеть? Если бы у нас не было малышки с золотистыми локонами, очаровательным личиком и большими глазами цвета меда?» Мелоун вспомнил, как шестилетняя Бибби взобралась к нему на колени, обняла за шею, заглянула ему в глаза и спросила: «Папа, ты любишь маму больше, чем меня?» Он до сих пор видел перед глазами выражение лица Эллен…
Мелоун свернул на Олд-Брэдфорд-роуд.
Без жены и дочери его жизнь была бы такой же никчемной, как у Хауленда. Пока он не встретил Эллен с ее острыми ирландскими глазами и таким же острым языком, у него не было серьезных отношений ни с одной девушкой. Да и девушек у него, собственно говоря, не было, кроме тех, которые появлялись и исчезали в заведении Роузи на Лоуэр-Фрейт, а они не в счет. У Мелоуна вообще не было ни одного близкого друга мужского или женского пола. Только Эллен, умеющая быстро разбираться в людях, сразу оценила его по достоинству и стала называть «Мелоун рейнджер»,[88] из которого он вскоре превратился просто в Лоуни — только для нее одной.
Мелоун почувствовал, что улыбается, поднимаясь по извилистой дороге. Иногда в постели он называл Эллен «Тонто»,[89] чтобы подразнить ее. («Если ты до сих пор не видишь разницы между Тонто и мной. Уэсли Мелоун, то ты нуждаешься в курсе сексуального просвещения!»)
Ему всегда приходилось вести борьбу за существование. Его отец, молчаливый и неприветливый, был дорожным рабочим и остался в памяти Мелоуна человеком с лицом и руками, покрытыми мазутом, который было невозможно смыть. Он умер, когда Мелоуну исполнилось тринадцать, оставив вдову, которая редко поднималась с кровати, постоянно курила и никогда не причесывалась, и пятерых детей. Остальные четверо были младшими сестрами Мелоуна, и он оказался единственным мужчиной в доме, прежде чем начал бриться. У него до сих пор темнело в глазах при воспоминании о ежемесячном чеке от городского благотворительного фонда. Этих денег едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду, но они служили неиссякаемым источником насмешек для местных мальчишек. После занятий в школе Мелоун старался подработать где только мог, клянясь про себя, что как только начнет зарабатывать достаточно для отказа от городской милостыни, то вобьет зубы в глотку кому-нибудь из насмешников. Домашние задания Мелоун выполнял по ночам — мать настаивала с унаследованным им упорством, чтобы он закончил школу. На летних каникулах Мелоун косил лужайки, грузил ящики с товарами для супермаркета, трудился на фермах во время жатвы, выводил краской разделительные линии на дорогах, отдавая весь заработок матери, лишь бы она прекратила жаловаться.
К тому времени, как мать умерла от рака легких в Нью-Брэдфордской больнице, его сестра Кэтлин подросла достаточно, чтобы вести хозяйство и заботиться о младших девочках, и Мелоун стал отдавать деньги ей. Он поддерживал сестер, пока они не вышли замуж, целовал их на прощание, когда они покидали город с мужьями и детьми, и больше никогда не видел их, хотя иногда получал от них письма, за исключением Кэтлин, которая жила на военной базе в Сан-Диего (ее муж был морским офицером) и не подавала о себе никаких известий.
В школе Мелоун никогда не участвовал в спортивных соревнованиях, не шатался по городу с ребятами на Хеллоуин. Вместо этого он при каждой удобной возможности ускользал в лес со старым отцовским ружьем 22–го калибра, которое регулярно чистил и смазывал, и изображал морского пехотинца — ползал на животе через кустарник и целился в черепах, обитавших в озере Болсам, никогда не стреляя ни во что, кроме пустых бутылок из-под джина и виски, всегда в полном одиночестве. Когда Мелоун повзрослел, парни, с которыми он рос, стали избегать его, а девушки смеялись над ним. Тогда он и начал проводить время в заведении Роузи.
Мелоун часто сожалел, что был слишком молод для войны в Корее и слишком стар для Вьетнама. Не дожидаясь призыва, он завербовался в морскую пехоту и провел два года из четырех лет службы в Средиземном море за муштрой и показухой, посещая бордели Барселоны, Марселя. Каваллы и Стамбула, а оставшееся время проторчал на острове Пэррис,[90] отправляя в нестроевые наряды перепутанных рекрутов. По словам командиров, Мелоун не стал хорошим морским пехотинцем — в нем было слишком много индивидуализма и слишком мало корпоративного духа. Дважды он был младшим капралом и один раз капралом, но закончил службу всего лишь рядовым первого класса. Его единственной наградой стала медаль за стрельбу в цель. Близких друзей в корпусе он также не завел.
