Взимок поклонился Светелу, стоявшему возле кресла Неизмира, и тот благосклонно кивнул в ответ. Побледневшая княгиня судорожно вцепилась в подлокотник кресла — Огнеяр ничего не говорил ей об этом, и она не знала, что здесь правда.
— Да только на этом наши беды не кончились, — продолжал Взимок, и у княгини тоскливо защемило сердце в предчувствии еще более злых вестей. — Как ушла от нас Оборотнева Смерть, так еще хуже беды нас нашли. На Макошину неделю приехал к нам опять княжич. Была у нас свадьба, мы девку нашу отдавали за парня из Лисогоров. В самый день свадьбы ихней он к нам приехал. И со свадьбой самой он ехал невесту провожать. Да только свадьба до поля льняного доехала, а там на нее страшный оборотень вышел — Князь Волков. И вся свадьба, как один человек, в волков обратилась!
По наполненной людьми гриднице пробежал изумленный и испуганный ропот.
— Так то Князь Волков! — не выдержав, воскликнула княгиня. — При чем здесь мой сын?
— Так ведь, княгиня-матушка… — Взимок смущенно чесал в затылке, не решаясь перед лицом княгини обвинить в таком злодеянии ее сына. Держать речи в княжьей гриднице оказалось не в пример труднее, чем у себя в беседе перед родными бабами. — Ведь княжич-то… люди говорят…
— Сам он оборотень и с оборотнями дружбу водит! — непримиримо отрезал старейшина Лисогоров. Он никого не боялся, когда речь шла о благополучии его рода. — Из моих там двенадцать человек было, да девка-невеста. И все волками стали. Девка вернулась, ведунья наша в лес ходила и шестерых воротила, а шестеро так в лесу и остались волками бегать!
— Нет, нет! — отчаянно твердила княгиня, сжимая руки и не замечая боли от давящих перстней. — Мой сын не мог причинить вам такого зла! Он не водит дружбы с Князем Волков! Он не мог этого сделать!
— Шестеро волками остались навек! — твердил свое Горята. — Кому, кроме него, волков на людей навести!
— А у нас в ту пору и еще беда случилась! — снова начал Взимок. — Мы свою другую девку, Горлинку, за парня из Вешничей просватали. А за три дня до свадьбы она захворала да померла. А дух в ней говорил: княгиней сделаю тебя, я, мол, не оборотень, не бойся меня. Мы так рассудили — оборотень ее сглазил, хотел с собой увезти, вот она оттого и захворала.
— Погубил он нам невесту! — подал голос и Берестень, видя, что князь слушает их с вниманием, без гнева и даже с участием.
Лицо бледной, потрясенной их словами княгини тронуло его сердце, ему было жаль ее, как жаль всякую мать, горюющую о своем ребенке. Ну уж и ребенка дали ей боги!
— Нет, нет! — повторяла Добровзора, и в голосе ее звенели слезы. — Мой сын не такой! Он не мог…
— Да с девками он всегда удержу не знал, — негромко заговорили бояре по лавкам. — Толкушу хоть послушайте! А у кузнецовой девки, слыхали, младенец с волчьим хвостом родился! Чей, как не его!
А Светел побледнел не меньше княгини и судорожно сжимал рукоять меча — ему хотелось уцепиться за что-то надежное. Его потрясла весть о смерти Горлинки. Он хотел бы верить словам мужиков, что в этом виноват Огнеяр, но сердце и совесть говорили другое. Виноват был он сам. Как тяжкий сон он помнил свои собственные слова, которые говорил ей в лесу: «Не бойся меня, я не оборотень, я тебя княгиней сделаю!» Не сказала ли она еще чего — не знает ли кто-нибудь правды! Дивию что — одной виной больше, одной меньше. А вот ему, если кто-то узнает… Страх дурной славы мешался в душе Светела с жалостью о Горлинке, с чувством вины. Ведь он полюбил ее, он не желал ей зла! Нет, правда все сглазил Дивий — где появляется он, там начинаются беды!
— Я выслушал вас, добрые люди! — говорил тем временем князь Неизмир. — Слова ваши опечалили меня. Я не хотел бы верить, что мой пасынок причинил вам столько горя, но я не обвиняю вас во лжи. Я хочу рассудить вас с княжичем по справедливости, но этого нельзя сделать, пока его нет. К началу месяца сухыя[89] он вернется в Чуробор и сам ответит на ваши обвинения. Так велел судить князь Владисвет, давший нам Правду Дебричей. Отправляйтесь к своим родам, а когда княжич Огнеяр вернется, я пошлю за вами. Наш суд еще не кончен, и мой приговор будет справедлив.
Князь отпустил старейшин. Княгиня была не в силах дальше сидеть в гриднице и сразу вышла. Едва она оказалась в своих горницах, как слезы хлынули из ее глаз, и она разрыдалась от потрясения и горя. Она не верила, не могла и не хотела поверить, что сын ее повинен в этих страшных и злых делах. Появление упыря, превращение людей в волков, смерть девушки-невесты! Да разве он способен на такое! В Чуроборе и правда поговаривали, что у младенца, которого родила месяц назад дочка княжеского кузнеца, есть волчий хвост. Когда Кудрявка и Румянка передали эти слухи княгине, она вызвала к себе бабку, принимавшую младенца, и та Матерью Макошью поклялась ей, что он ничем не отличается от других. До трех месяцев новорожденного не полагалось никому показывать, поэтому досужие сплетни не прекращались, и это сердило Добровзору. Но что были эти сплетни рядом с тем, что она услышала сегодня! С небывалой силой княгиня желала, чтобы ее сын сегодня же, немедленно оказался здесь и сбросил с себя эти страшные обвинения. А что он сумеет это сделать, княгиня не сомневалась. В чем бы ни обвинил его весь свет — Добровзора верила, что ее сын не способен на такие злодеяния.
Дверь без скрипа приоткрылась, в горницу шагнул, склонив длинноволосую голову, чародей Двоеум. Не спрашивая позволения, он сел на свое излюбленное место — на пол возле очага, положил себе на колени навершие посоха, сложил на нем руки и молчал, глядя на плачущую княгиню.
— Чего тебе нужно? — раздраженно крикнула она. — Зачем ты пришел? Тоже припас мне новости? Уйди! Ты тоже всегда считал его волком! Ты убедил в этом Неизмира! Уходи, я тебя видеть не хочу!
Чародей не двинулся с места, его равнодушное молчание было для княгини что горсть холодной воды. Постепенно она успокоилась, вытерла лицо, нервно скомкала платок в руке.
— То и беда, княгиня, что я не волком его считаю, — заговорил наконец Двоеум. — Он не волк и не человек, они в нем оба сразу живут, потому он себе места найти не может, его ни люди, ни волки за своего не принимают. Вот и кидаются, кому как по силам.
— Он не волк! — снова разволновавшись, воскликнула княгиня. Весь мир ей представлялся жадной, бессмысленно-злобной стаей, лающей на Огнеяра и норовящей укусить не за причиненное зло, а за свой собственный страх. — Он не волк! Я знаю, я — его мать!
— Он не волк, да волк в нем живет, — говорил Двоеум, не замечая ее волнения и слез. — Живет, то затаится, а то наружу рвется. А кто раз в нем волка увидит, хоть почует — всю жизнь в нем только волка и будет видеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
