— Стоит, — согласилась женщина изумленно. — И что?
— А там еще совсем недавно лежал сверток с деньгами… Стоп, стоп, стоп, голуба моя! — крикнул Григорий к девушке и крепче сжал ее плечо.
— Ой, Боже! — догадалась женщина, что сейчас имела дело с мошенницей. — Отдавай деньги! — обернулась к ней.
Девушка оставалась невозмутимой и неподвижной, только большими и злыми глазами пристально вперилась Григорию в наглые зенки, будто укоряя его за порядочность или гипнотизируя, чтобы выскользнуть из ловушки. Но на Григория такие взгляды больше не действовали — недавние события, ворвавшиеся в его жизнь, в конце концов заставили его безотлагательно стать взрослым.
— Забыла, куда спрятала? — приветливо дальше некуда спросил он у девушки. — А вот под юбкой. Достанешь сама или помочь? А то ведь я могу связать руки, закинуть тебя в машину и отвезти в милицию. Там у тебя найдут украденный сверток, и будет задержка воровки на месте преступления без явки с повинной.
— На! — девушка свободной рукой выхватила сверток и бросила на пол подальше от себя. — Подавись, гад! Пусти-и!!! — заверещала она. — И-и!!!
На улице что-то зашелестело, послышались сопение и топот, и Григорий, оглянувшись, увидел, как из кустов выскочил тот самый мужик, которого он старался не поставить в неловкое положение, и дал стрекача куда глаза глядят.
— А, так у нас, оказывается, групповуха! — спокойно продолжал Григорий. — И что же ты связалась с таким паскудой, который тебя бросил в критический момент? Вот это молодец! Или он при тебе альфонсом работает?
— Пусти, — хрипела пойманная на горячем преступница, — пока я не выцарапала тебе глаза. Я ничего не брала. На, ищи!
— Пустите ее, мужчина, — вмешалась хозяйка дома, успевшая прийти в себя. Она подняла деньги и стояла, тяжело вздыхая. — Мне тоже надо было осторожной быть.
Григорий отпустил пленницу.
— Иди с Богом, — сказала Любовь Петровна, видя, что та не верит своему счастью и не двигается с места. — Только запомни, что вездесущий Бог все видит. Пожалеешь когда-то, да поздно будет.
— Что надо сказать тёте? — напомнил воровке Григорий.
— Извините, — выдавила из себя та. — Я больше не буду, — и с тем стремглав выскочила на улицу.
— Культурная, — засмеялся Григорий. — Так я, значит, к вам.
— Проходите.
— В комнатах душно, давайте на свежем воздухе поговорим.
Они вышли во двор. На шум, поднявшийся на веранде, из комнат вышел заспанный мужчина, довольно симпатичный на вид, только в непроницаемо темных очках. Так и есть, это ее муж, слепой, — вспомнил Григорий Степановы слова.
— Чего ты проснулся, Игорь? — заботливо спросила женщина. — Тебе еще сорок минут надо было спать. Ну, иди уже сюда, садись, — она вытерла чистой тряпкой скамейку, стоявшую под стеной веранды в холодке.
— Услышал шум, вот и проснулся. Что здесь произошло?
За те двадцать минут, что Григорий пробыл у Огневых, он пронялся ощущением, что знал их сто лет. Или они напомнили ему родителей, или зацепили его душу своей беззащитностью и любовью друг к другу, или просто были приятными людьми, умеющими держаться при любых обстоятельствах, или все вместе — неизвестно. Если бы через день-два у него спросили, о чем он с ними говорил, то Григорий не смог бы вспомнить. Конечно, он рассказал о Татьяне и ее болезнях, расспросил о жизни этих людей в захудалом хуторе, посоветовал перебираться ближе к людям. Что-то рассказывал о себе.
Домой возвращался счастливый. Но это было счастье не оттого, что он нашел целительницу для Татьяны, а счастье внезапного обретения родных душ. Может, это без них, без их слова он так долго был одиноким, неразумным, таким сиротливым среди людей, неприсмотренным, неприкаянным? От них полилась на него та же сила, которую недавно он открыл в Татьяне: сила, помогающая удерживаться на ногах даже тогда, когда сатанеют вселенские ураганы; сила, помогающая не терять себя, когда все вокруг охвачены лихорадкой корысти, эгоизма, накопления. Как хорошо, что есть Татьяна и весь ее мир, такой большой, чистый и привлекательный. Эти люди однозначно были жителями Татьяниного мира.
Меня по сей день не было, я не жил, а прозябал, дергался, что-то строил из себя, кому-то подражал, к кому-то приклонялся, — думал Григорий, — и все время ошибался, делал ерунду, спотыкался. Вот вернется Татьяна… и я… повезу ее к ним.
Дома Григорий сделал вывод, что к Огневым его послала судьба. Ведь он поехал к ним в понедельник, когда Любовь Петровна делает себе выходной день. Поэтому у нее и людей не было. И если бы он не увидел в ее доме воровку, то она и его бы не приняла. Так кому тут повезло: ему или этим людям? Конечно, им, ведь он спас их сбережения. Да, они собирались перебраться в Славгород — здешний административный центр, ближе не столько к людям, столько к больнице. Но имели место препоны, мешающие им сделать это немедленно. Но говорить о тех вещах жители медвежьего угла не пожелали.
— Игорь Свиридович потерял зрение в результате несчастного случая, но глаза у него целые, неповрежденные, — рассказывала Любовь Петровна. — Операция, проведенная опытным офтальмологом, может вернуть ему зрение. Но такая операция дорого стоит, — улыбалась она, будто извинялась за свое нищенствование. — Вот я и коплю деньги на нее, может, успеем еще налюбоваться солнышком и друг другом. Разве бы я брала деньги с людей, если бы не наше бедственное положение?
— Я вижу, вы еще вовсе не преклонного возраста, — сказал Григорий. — Значит, вы не пенсионеры.
— Не пенсионеры, — сказала Любовь Петровна.
— И не имеете никаких средств к существованию, кроме заработков на лечении людей. Так?
— Так.
— А почему не оформили Игорю Свиридовичу инвалидность, а себе какой-то помощи по уходу за ним?
— Ой, парень, все не так просто. Когда-то расскажу, не сегодня.
И вот теперь, поразмыслив, Григорий понимал, что эти люди, которых уже заметили мошенники и решили очистить, на самом деле находятся в беде. Они имеют неразрешимые в их положении проблемы, о которых не говорят, но сами они с ними не справятся. Ну и что, что когда-то накопят достаточно денег? А что с ними делать, куда, к кому и как идти, что просить?
Вот вернется Татьяна… и я… повезу ее к ним, — снова подумал Григорий, будто отныне Татьяна была для него панацеей от всех болячек души и сердца и будто она настроена была полностью раствориться в нем, как он в ней.
Удивительно, что он знал ее не один год, а фактически не знал совсем. Ведь как раньше смотрел на женщин? Красивая или дурнушка, несварливая или норовистая, хорошая хозяйка или умеет только картофель жарить… Так вот и подобрал себе в качестве жены курортную проститутку — смотрите, глаза, пока не повылазите, — красивую; сговорчивую, так как ей все было безразлично; расположенную к любовным утехам. Она и готовить, зараза, умела, только не хотела. А жить с ней нельзя было. Он вздохнул облегченно, когда она съехала к чертовой матери. Только перед людьми стыдился своей радости, потому что над ним висела испокон проникшая в кровь мужская обязанность перед своей семьей, ответственность за женщину. Звал назад сдуру — старался соблюдать пристойность! Хотя понимал, что она не станет другой, что он только испортит свою жизнь. Но долг велел!
