– Спасибо... Спасибо!
– Не за что.
– А эти пустые...
– Да. Ты можешь приложить к ним засушенные образцы или зарисовать сама. Тебе нужно будет съездить в хранилище и взглянуть на картинки в исходнике, чтобы опознавать эти травы, так сказать, в естественной среде обитания. Но это всё к весне.
– Да. Дайанта... собирается до начала цветения. Петроникс... Апрель... – Аяна листала книгу, перескакивая с одного почерка на другой, с одной страницы на другую, ведя пальцем по описаниям. – Конда, тут точно переписано? Некоторые травы почечные и сердечные, и ошибка может привести к беде.
– За эту книгу можешь не переживать, – улыбнулся Конда. – Каждый последующий сверял написанное предыдущим. Это помогает избежать ошибок. Но вот за достоверность предыдущего списка не ручаюсь. Но, думаю, рецептам от болей можно доверять. Они должны быть проверены временем.
– Лавочник в аптечной лавке предлагал мне очень странные порошки от головной боли для Пайалты.
– Соседка...
– Наискосок. Он сказал, там толчёные железы... змеи. Кто додумался сушить и толочь змею? – спросила Аяна, перелистывая последние страницы. – Он смотрит на меня странно, когда я спрашиваю у него про травы. Почему он так смотрит? Он же сам ими и торгует!
– Отложи это и иди ко мне.
Конда сел напротив неё на коровьей шкуре, отпивая остывший ачте из большой кружки.
– Рассказывай. Перестань смотреть на книгу, я уже жалею, что не припрятал её до завтра.
– У Кимата был жар и красные глаза после того, как ты уехал. Один вечер. Он капризничал. Наутро всё прошло.
– Потная лихорадка?
– Похоже. Я даже испугаться толком не успела.
– Он крупный и сильный мальчик.
– Да. Мальчишки ходят в таверну... Ох, как это звучит! Ладно. В общем, Бертеле сказал, что у них всё хорошо. Шако назвал эти занятия сэйнаном Нелит Анвера. Что это?
– Что-то вроде вашего общего двора. Где все собираются. Как Иллира?
– Хорошо. Я заходила несколько раз. Астрелл спокойный, немого громкий, но, в целом, у них всё хорошо, с учётом того, что Иллира теперь может оставлять его спать на первом этаже в моей бывшей комнате, пока хлопочет по кухне.
– А как тебе книги? – прищурился Конда. – Для дэсок? Для приличных женщин?
Аяна выпрямилась.
– Конда.
– М?
– Ты ведь знал, да? – сказала она возмущённо. – Ты ведь всё прекрасно знал!
– Что? Что я знал? – почти совсем не фальшиво спросил Конда.
– Погоди.
"Тум-тум-ди-ди-та... Та-ди-ди-тум" – пропела лесенка.
– Вот, – сказала Аяна, плюхаясь на шкуру. – Вот. "Она благочестиво опустила глаза, поскольку знала, что, будучи приличной девушкой, ей стоит вести себя именно так." Кто это печатает? Я не говорю о том, что ты назвал морализаторством, которое тут через каждые полтора слова, но почему тут неверный оборот? Ей, как приличной девушке, стоило... Или – будучи приличной девушкой, она должна была... Что это за... И почему каждое действие сразу описывается с точки зрения заветов добра и совести? Кирья Демалла из вот этой, – потрясла она книгой в красном бумажном переплёте, – думает о заветах добра и совести чаще, чем вздыхают кирьи в пьесах Харвилла, вместе взятые, а потом сдаёт свою подругу, которая якобы недостойно себя вела, и за это небеса награждают её хорошим мужем. Кирья Салисса из вот этой, красной, – взяла она другую, яростно потрясая ею, – выходит замуж за совершенно незнакомого ей человека и "благочестиво терпит всё, что судьба благоизволила преподнести ей в тот вечер", а потом она знаешь что делает? Угадай! Ты ни за что не угадаешь! Она улыбается молодому человеку в парке, и умирает... Умирает от болезни, которая её поразила в наказание за грех, и тот парень тоже умирает, потому что подал ей руку, поглядев в глаза, когда она поднималась в экипаж, и судьба наказала его... и ещё зачем-то его брата, который вообще ни при чём, понимаешь? Все умерли, потому что... Почему? Ох, небеса и две луны, и духи с Великим морским зверем, за что?! Что за...
– Думаю, у тебя не осталось вопросов, почему я опасаюсь приличных женщин, любовь моя, – сказал Конда, закрыв лицо рубашкой и мелко вздрагивая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– У меня осталось много, очень много вопросов. Во-первых, кто это пишет?
– Думаю, человек, нанятый домом Далгат.
– Почему это печатают?
– Потому что это продаётся.
– Но почему больше ничего не продаётся?! Почему?!
– Почему ничего... Есть ещё заветы добра и совести с толкованиями и примерами, справочник родов и жизнеописание крейта Алты.
Аяна со стоном легла на коровью шкуру.
– Я читала их все в надежде, что там будет хоть что-то интересное, но это было так... Знаешь, как-то раз у меня болел живот. Я объелась ягод в лесу, и мне стыдно было признаться... Мне было шесть, и я ходила с Оланной за травами, и там было дерево йосста. Конечно же, я сначала наелась ягод, и только потом спросила. Оланна тогда носила дитя и была не очень внимательна, иначе она бы заметила ужас на моём лице, когда она сказала, что это йосста. Но мы вернулись домой, и наутро меня прихватило настолько сильно, что Сола перепугалась до синевы. Я бы и рада была сказать ей, что именно съела, но у меня болел живот так, что от ужаса я онемела. Это потом я узнала, что горсть ягод йоссты не убьёт даже шестилетнего ребёнка, но тогда... Сола, конечно, поняла, что со мной, и довольно скоро, как я сейчас понимаю, но решила преподать мне урок. Она сказала, что мне в течение трёх дней придётся есть только сухари, чтобы мой живот пришёл в себя. И я ела. Они не насыщали, они обдирали рот, как эти неверные обороты обдирают мои глаза, и застревали в горле, как эти странные обоснования каких-то действий, и были пресными, скучными, одинаковыми...
– Как же ты выдержала те три дня, любовь моя?
– Плохо, Конда. Очень плохо. Ты знаешь, как я люблю поесть...
– Знаю. Я видел, как ты нюхаешь еду. Ты будто поедаешь её носом.
– Ты тоже нюхаешь еду, – возмутилась Аяна. – Ты разламываешь её, осматриваешь и нюхаешь! Не тебе меня судить!
– Сохрани меня небеса от того, чтобы судить тебя, сокровище моё, – рассмеялся Конда. – Ну что ж, у тебя есть теперь время, чтобы сунуть нос в то, что не идёт в печать и не так похоже на сухари. Съезди завтра в хранилище, если хочешь, посмотри образчики другого творчества.
– Образчики творчества... Слушай, ты знаешь ту песню? Про вдову и овощи?
Конда округлил глаза.
– Мы только что говорили о приличных женщинах и книгах, похожих на сухари, и тут к нам пришла бодрая молодая вдова с кабачком в руке... Мне нравится ход твоих мыслей, продолжай! Может, ещё кого позовём?
– Могу позвать Анвера.
– Нет, знаешь, пожалуй, нет.
– Кого ты хочешь видеть?
– Свою Айи. Иди сюда. Ты недостаточно близко.
37. Однажды юная вдова задумала тушить рагу
Кимат сидел за столом и вяло ковырял ложкой кашу с изюмом из большой плошки, придирчиво осматривая каждую изюминку, нахмуривая брови, прежде чем положить ложку в рот. Аяна сидела, подперев ладонью щёку, над кружкой дымящегося ачте, в тёплых вязаных носках, которые покалывали ей ноги, и вздыхала, глядя, как каша медленно убывает. Мерцание углей в очаге успокаивало, навевая воспоминания о доме, о длинном каменном летнем очаге, который приветливо встречал её таким же мерцанием и запахом съестного, когда она возвращалась на Пачу одна или с Тили.
Нэни готовила обильно и вкусно, и Аяна откровенно жалела, что не узнала в своё время маленьких тайн, которые делали стряпню сестры такой чудесной. Нэни тоже придирчиво осматривала и обнюхивала все припасы, прежде чем начать готовить, и подозрительные никогда не клала ни в похлёбку, ни в рагу, как это делали тут почти во всех тавернах. Иногда даже усиленное проветривание не могло скрыть подозрительного душка, доносившегося из кладовой в таверне.
С улицы тянуло прохладой. Ишке сидел на подоконнике приоткрытого окна, не спрыгивая ни внутрь, ни наружу. Балбесина. Из-за него тут так сквозит. Тут нет ничего с подозрительным душком. Закрыть бы окно...
