Он развернулся, хлопнул дверью и промчался мимо окошка, на ходу засовывая медяк в карман.
– Мы закончили, – сказала Шими, отодвигая лист.
– Раз вы собираетесь учиться дома, давайте в последний раз соберём всех, – сказала Аяна, которой вдруг стало очень, очень грустно переворачивать эту страничку. – Давайте я испеку большой пирог с изюмом, и мы посидим с девчонками за ачте? У меня праздник рождения семнадцатого, а наш с вами праздник устроим пораньше.
– Изюм? – скривилась Арнелта. – Не-ет... Не надо изюм!
– Лучше по, – сказала с горящими глазами Шими. – Мы отпросимся... Попросим, чтобы Бартос проводил. Я пыталась приготовить по, но у меня не очень получилось.
– Можно забирать? – спросил Арчелл, заглядывая в дверь.
– Да, мы закончили. Проводи их, пожалуйста.
Аяна сидела, грустно отпивая остывший ачте. Чтобы отпустить, надо проститься. Пусть прощание и рвёт сердце, но это прощание будет светлым.
Она поворошила угли в очаге, потом открыла дверь Арчеллу и, печально вздыхая, глядела, как Кимат вытряхивает из бумажки принесённые тем мясные обрезки в миску Ишке.
– Кир поздно придёт? – спросила она, ставя пустую кружку на стол.
– Не знаю, кира, – сказал Арчелл. – Оставить окно приоткрытым?
– Да. Оставь небольшую щёлку, Ишке протиснется.
– Тут из-за этого холодно.
– Ну что ж поделать.
– Айи.
Аяна вскочила, бросаясь на шею Конде.
– Я думала, ты сегодня поздно, – сказала она радостно, целуя его. – Конда, почему у тебя такое лицо?
– Потому, – сказал он, прикусив губу. – Любовь моя, давай сегодня вечером пригласим ондео?
Аяна обернулась на Арчелла, который замер вполоборота, краснея.
– Давай, – сказала она, еле сдерживая смех. – Прямо сейчас?
– Да. Думаю, Арчелл пока может погулять с Киматом. Например, сходить к Иллире, проведать Астрелла, – сказал Конда. – Да, Арч? Гуляй.
Дверь за Арчеллом закрылась, и Аяна метнулась наверх.
"Та-ди-ди-тум", – сказала лесенка.
– Ты не одета, ондео, – сказал Конда, поднимая бровь и поправляя голубой парик. – На тебе только рубашка и халат. Надень штаны и туфельки и принеси вуаль.
– Штаны?
– Да. Давай, не задавай вопросов. Мы не останемся дома.
Аяна распахнула глаза.
– Ондео едет в город?
– Вроде того.
Небольшая коляска, запряжённая понурой кобылкой, неспешно везла их, подскакивая на щербинках мостовой, и Конда смеялся.
– Скажи!
– Нет.
– Ну Конда!
– Не-а.
Наконец Аяна сдалась и просто прислонилась к его плечу, обиженно надувшись. Закатное солнце красило улицы в рыжие цвета, полыхая оранжевым пламенем последних лучей в окнах домов, и наконец экипаж остановился.
Конда подал ей руку, придерживая свой плащ, и Аяна с удивлением огляделась.
– И что здесь? – спросила она. – Куда мы приехали?
Улица была ничем не примечательна, кроме того что она явно была одной из центральных, судя по числу верховых и экипажей и по виду мостовой и домов.
– Иди сюда.
Конда завёл её в арку, к красивой кованой решётке, закрывавшей проход во двор.
– Вот.
Он вынул из-под плаща пухлый свёрток. Аяна протянула руку...
Бархат! Нежный, ласкающий пальцы, похожий на мех крота. Она подняла восторженные глаза, и Конда встряхнул свёрток, расправляя синий, синий, как синие вечерние сумерки, как ночное небо, бархатный плащ.
– Снимай свою кожуру соланума и завернись в небо, – сказал он ей весело. – И пойдём.
Она в одно движение расстегнула застёжку, и Конда стянул рыхлый коричневатый плащ с её плеч, в одно движение накрывая её синим бархатом, подбитым такой же синей седой, сияющей, как небо, разлитое по глади залива в послезакатный час.
– Готова?
Она с трудом оторвала взгляд от серебристой меховой оторочки и кивнула, пряча вуаль и голубые волосы в тёмно-синей глубине капюшона, и посмотрела в его глаза, окунаясь в весёлое, искристое сияние звёзд в ночном небосводе, кружащее голову и немного пьянящее.
– Давай поиграем, любовь моя!
Носочки синих туфелек легко ступали по чистой ровной мостовой, мелькая из-под плаща. Серебристая оторочка напоминала пену прибоя. Аяна погладила её пальцами ещё раз и подняла глаза.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Прошу.
Лакированная дверца кареты распахнулась перед ней.
– Конда... – прошептала Аяна. – Это...
– Ты же хотела прокатиться, ондео. Перед тем, как проехать два Арная, надо сначала проехать хоть немного Ордалла, не правда ли?
Ярвилл неподвижно сидел на козлах. Аяна покосилась на него, залезая в карету, и Конда подсел рядом, закрывая дверцу.
Аяна сидела, вцепившись в руку Конды ледяными от волнения пальцами, и испуганно и восторженно оглядывалась. Полосатые узоры дерева в этой обитой бархатом шкатулке на мягко пружинящих колёсах завораживали её.
– Иди ко мне, – сказал он наконец. – У меня сердце переворачивается. Ты так смотришь...
– Я вот примерно такого ждала, когда садилась впервые к извозчику, – прошептала Аяна. – Конда, я будто лечу на облаке... Погоди! Куда мы едем?
Мимо мелькали и мелькали тени кипарисов, ритмично чередуясь с приоткрывающимся внизу заливом.
– Мы едем в парк, – догадалась Аяна. – Конда, но там же темно и пусто... Уже вечер!
– Парк? Нет, любовь моя. Бери выше, – сказал Конда, и Аяна с ужасом увидела, как ворота парка остались позади.
– Выше?
– Да. Выше.
Экипаж свернул налево. Звук подков изменился, и Аяна металась то к одному окну, то к другому.
– Мы поднимаемся на склон?
– Да. Тут каменная дорога, – сказал Конда, обнимая её. – Не мостовая. Перестань вырываться, любовь моя. Ты что, склонов не видела?
Аяна замерла и уставилась на него.
– Конда, я догадываюсь, куда мы едем, но не догадываюсь.
– Догадываешься, – широко улыбнулся он, ловя её подбородок под вуалью. – Иди сюда.
Карета остановилась у огромных ворот в мощной стене, сложенной из плотно подогнанных друг к другу серых камней.
– Кир Пай Конда со спутницей, – сказал Ярвилл, и карета двинулась дальше.
Звук подков о камень сменился шуршанием каменной крошки.
– Приехали.
Ярвилл распахнул дверцу перед Кондой, тот вышел из кареты, и, в свою очередь, открыл дверцу перед Аяной.
– Ондео, позволь предложить тебе руку.
Аяна вышла с замиранием сердца, опираясь на его локоть и кончиками пальцев касаясь смуглой кисти, в яркий желтоватый свет фонарей, ступая на светлые каменные плиты, и с ужасом подняла глаза в поисках его взгляда.
– Любовь моя, сокровище моё, – шепнул он, шагая вперёд. – Просто смотри.
Аяна оглянулась. Их карета исчезала в густеющей синеве сумерек, а на смену ей подъезжала ещё одна. Конда вёл вперёд, по широкой мраморной аллее, мимо фонарей и кустов всё ещё отцветающих роз, и у неё холодели уши от ужаса.
Кровь стучала в висках. Страшно, страшно, как страшно! Снизу, с берега кирио, и даже из парка, этот громадный серый дворец казался будто игрушечным, как тот, который она видела в одном из больших домов. Тот дворец можно было разделить, раздвинув, на две части, и на трёх этажах внутри юная кирья разыгрывала жизнь крошечных куколок, усаживая их за хрупкие столики, на диванчики, на которые даже дышать было страшно. Аяна тогда с изумлением рассматривала этот кукольный домик, поражаясь, с каким вниманием к деталям были изготовлены крохотные тарелки, салфетки, комоды и шкафчики, у которых даже дверцы открывались.
Но дворец крейта не был игрушечным. Он высился над этой аллеей серой громадой, и тонкие, невесомые летящие арки галерей отсюда казались уже отнюдь не такими хрупкими.
Лестница, лестница... Ещё одна. Аяна шла, косясь на людей вокруг, закутанных в плащи, которые шли, тихо переговариваясь, и поднимались по этим лестницам к огромным двойным дверям, к мерцающему свету и звукам музыки. Она уже видела в своей жизни один дворец, но он не пугал её так, не лишал способности видеть что-то, кроме белого кружевного манжета рубашки и руки Конды, за которую ей больше всего хотелось сейчас отчаянно схватиться.
