4
Старый крестьянин, прятавший в лесу свою живность во время боя в окрестностях деревни, подобрал Вилли Шницке. Тот был совсем ослабевшим, в бессознательном состоянии. Он пролежал, видно, на опушке леса дня два или три, — как ни старался старик поставить его на ноги, это ему не удавалось.
При помощи близких людей старик перенес Шницке ночью в гумно, где и спрятал за скирдой соломы. Тут он отпаивал его молоком, ухаживал, как мог, чтобы поставить на ноги. Кормил, уговаривал:
— Ты, брат, ешь, не стесняйся! Без еды человеку на ноги не подняться. А встанешь, тогда, брат, и делай, что хочешь… Не пропадешь! Нельзя же так, чтобы наш человек ни за что пропал из-за этих душегубов. Они вон из хаты нас выгнали, ютимся с детьми в хлевушке. А в хате офицер живет. Один на всю хату. Ну да еще денщик там с ним… А ты, голубь, ешь и отдыхай! Не вздумай только из гумна выходить, не дай боже! Они ж, брат, каждого неизвестного готовы за партизана принять. Очень боятся партизан. Ночью столько этих часовых понаставят, что не пройдешь по улице. И недаром боя гея: бьют их наши партизаны, не милуют.
И вот однажды увидел старик, как на его дворе появился этот больной красноармеец, которого он несколько дней выхаживал в гумне. Старик остолбенел от испуга. Ему показалось, что его больной зашел сюда в бреду. Должно быть, у него новый приступ болезни. Старик бросился со всех ног из хлева, чтобы перехватить человека, спрятать его, если удастся. Он даже крикнул:
— Браток, куда ты? Назад, скорей назад!
Но где там! Человек уже скрылся в сенцах.
Старик прислонился к забору, стоял обессиленный, опустошенный, горько упрекая себя за то, что не досмотрел за этим человеком, сколько хлопот с ним набрался, и вот тебе — все пошло прахом. Погибнет же человек ни за что, ни про что!
Он порывался даже пойти туда, в хату, чтобы помочь больному, растолковать немецкому офицеру, что этот красноармеец ни в чем не виноват, что он отстал от своей части по болезни… Можно, пожалуй, сказать офицеру, что красноармеец приходится ему, старику, свояком, пришел, чтобы заявиться немецким властям… Такие приказы висят же на стенах домов. И как плохо, что он заранее не уговорился с красноармейцем, как ему держаться и что сказать немцам, если, упаси боже, он к ним неожиданно попадет.
Множество мыслей роилось в голове старика. Возникали разные планы, но все они казались неподходящими для того, чтобы применить их тотчас же, безотлагательно. Главное, он не договорился с человеком, — кто его знает, что с ним там…
А Вилли сидел в хате и вел оживленную, веселую беседу с немецким офицером, командиром части. Сытный обед и стакан коньяку приятно кружили голову. Он рассказал офицеру историю всех своих приключений, и каждый эпизод, каждое событие обрастали в его рассказе самыми неимоверными, самыми фантастическими деталями, приобретали сказочный характер. Офицер слушал и искренне восхищался.
Самое появление Вилли Шницке в хате сначала произвело целый переполох. Денщик прямо остолбенел от страха, когда на пороге показался человек в красноармейском обмундировании. И только когда незнакомец на чистом немецком языке обратился к нему с просьбой доложить о его приходе офицеру, денщик еле засеменил ногами.
Видя замешательство денщика, Вилли попросил обыскать себя.
Вилли предъявил офицеру свой документ, попросил его позвонить в штаб армии. Связаться со штабом армии удалось быстро, и Вилли Шницке получил приказ: отдохнуть и дня через два-три направиться по месту службы за получением нового задания.
Вилли рассказывал самые невероятные истории, как он чуть ли не один расправлялся с целыми ротами, как наводил ужас на советские дивизии, как по его сигналу немецкие эскадрильи уничтожили на дороге колонны войск противника. И только в рассказе о гибели своей группы он проявил скромность, не очень вдаваясь в подробности этого дела. Конечно, они погибли смертью храбрых! Конечно, они сражались до последнего патрона.
Вилли рассказал и о том, как спас его старый крестьянин, хозяин этой хаты. Офицер даже увлекся этой историей, был очень доволен тем, что именно хозяин домика, в котором жил офицер, оказался таким надежным человеком, таким патриотом Германии.
— Знаете, мне действительно понравилось его лицо: такое открытое, такое серьезное… И глядит прямо в глаза, не то что все прочие эти люди, которые всегда смотрят искоса, словно готовы убить тебя одним своим взглядом. Я и остановился в этом доме, потому что счел хозяина надежным человеком. Надо, пожалуй, вознаградить его! Это такой полезный пример для всего населения.
Вилли выслушал, рассмеялся. И смех его был таким странным и неуместным, что офицер уставился на него недоумевающим взглядом. А Вилли налил себе рюмку коньяку, залпом выпил и, прислонившись спиной к стене, залился хохотом:
— Вознаградить! Вы правы, капитан. Он заслуживает награды. Но какой?
— Я и говорю!
— И вы говорите истинную правду. Человек достоин награды. Только какой награды, спрашиваю я вас? Вы вот посмотрите на меня… — и Вилли Шницке встал, ткнув пальцем в свою гимнастерку, в красноармейскую шапку.
— Что ж, вы удачно маскировались. Иначе вам трудно было бы справиться со своей задачей.
— Я не о том, наивный вы, простите, человек! Ваш хозяин спас меня, потому что я был в этой форме. Он спасал советского человека. А вы тут о его патриотизме говорите. Патриот-то он патриот, но не для нас с вами!
Только тут офицер спохватился, поняв, что наговорил всяких глупостей и попал в довольно смешное положение. Он даже покраснел от досады. Были затронуты его самолюбие, офицерская честь. И, чтобы выйти из неприятного положения, он пробормотал:
— Что ж, я вынужден расстрелять его в таком случае…
— И правильно сделаете, капитан! Но я советую вам не спешить: расстрелять его вы всегда успеете. У него, я думаю, можно разузнать о разных интересных и полезных для нас делах. Наконец, он говорил мне о партизанах… Вы понимаете, на что я намекаю? Только все это надо сделать осторожно, с известным подходом.
Немного погодя в хату позвали старика. Встревоженный, взволнованный пошел он туда. Должно быть, будут спрашивать, почему прятал больного красноармейца, почему не сказал об этом немецким солдатам. Старик вначале было обрадовался, увидев Вилли живым и невредимым, спокойно сидевшим на лавке. Появились даже мысли: а может, все обойдется, может, отпустят человека. Да и какая вина его, старика, если он помог больному человеку? Человек всегда остается человеком, нельзя его бросать в беде…
— Садись! — приказал офицер.
Старик присел на край скамьи, комкая в руках шапку. Он взглянул на красноармейца. Тот сидел за столом, с рассеянно-равнодушным выражением лица. Он отодвинул от себя тарелку, переставил подальше рюмку. Такая же рюмка стояла перед офицером.
Все это, а также взгляд, которым обменялся «красноармеец» с офицером, навели старика на разные мысли и сомнения. Он видел несколько дней тому назад, как расправлялся этот офицер с ранеными красноармейцами, попавшими в плен. Перед ними не ставили рюмок. Не так проходила беседа тех красноармейцев с офицером и его солдатами. Нет уж в живых красноармейцев. Дня два лежали на выгоне их тела, пока не прибрали крестьяне и украдкой не похоронили там же, около трех старых дубов.
Другая была тогда беседа, не такая, как сейчас.
— Так вот рассказывай, — обратился к нему офицер.
— О чем вам рассказать?
— Ты спас этого человека?
— Я помог больному — он лежал бесчувственный…
— Это очень хорошо, приятно слышать… Кто помог тебе отнести больного в гумно?
— Никто. Я сам его отнес.
— Почему именно в гумно?
— У меня не было другого места… Вам же известно: меня с детьми выселили из хаты. Я живу в хлеву, там больному было бы очень неудобно…
— Ты поступил правильно. Очень даже правильно так заботиться о человеке. Но ответь мне на такой вопрос: отчего же ты не известил нас, что прячешь этого красноармейца?
Старик немного смутился. Он растерянно взглянул на «красноармейца». Тот попрежнему сидел за столом, не проявляя никаких признаков волнения. И казалось старику, что в его лице затаилась какая-то усмешка.
Старик, подумав, ответил:
— Откровенно скажу вам: я боялся тогда за этого человека, вы могли его покарать, как тех красноармейцев.
— Ты ошибся… Те красноармейцы нанесли нам ущерб. А это же больной человек! Мы заботимся о больных, мы лечим их, и ты напрасно не уведомил нас, ведь человек мог умереть без врачебной помощи. Скажи, может, в селе еще спрятаны больные?
— Нет, таких больше нет…
— А ответь мне еще на один вопрос. Вот позавчера в роще, как тебе известно, кто-то убил четырех моих солдат. Люди говорят, что это сделали партизаны. Кто из вашего села в партизанах?
