– Вот, смотри, пятая строчка, – говорит Грейс на крыше, предварительно проверив, нет ли жучков. Ни разу еще здесь не находили, но осторожность никогда не помешает.
Строка гласит:
Запрос на финансирование – «БП», проект «Блаженный покой».
– Есть еще что-нибудь? – Не совсем то, чего ты ожидала, но ты уверена, что знаешь, что это означает.
– Нет, больше ничего. Должно быть еще, но все остальные файлы по этому периоду отсутствуют. И как этот листок сюда затесался, вообще ума не приложу.
– Как думаешь, что означает «Блаженный покой»?
– Согласно существующим в то время протоколам это ничего не должно означать. Возможно, название выбрано наугад.
– Шаткие предположения, – говоришь ты. – Это даже не БП&П.
– Сплошные, мать его, догадки, – бормочет Грейс. – Возможно, это вообще ничего не означает, но…
Но если БП&П каким-то образом финансировалась Центром, пусть и недолго, как побочный проект, и если Джек руководил операцией, а Джеки знала об этом, и если БП&П могла иметь какое-то отношение к созданию Зоны Икс…
Слишком много «если». Слишком много прыжков.
Но этого вполне достаточно для того, чтобы ты начала понимать, почему новым союзником Лаури стала именно Джеки Северенс.
– Теперь нам нужно добыть все поисковые запросы из ее компьютера и прочие запросы на информацию с того самого времени, как она начала здесь работать, – говоришь ты.
– Знаю. – Грейс безропотно подписывается на новый трудоемкий проект.
– Каждый запрос до единого. И пока будешь работать над этим, я займусь вот этим.
Тем самым ты даешь понять, что не собираешься выпускать из рук это неожиданное сокровище. И хочешь немного поразмыслить, как его лучше использовать.
0021: Смотритель маяка
Вернулся в сад (далее неразборчиво) и прихватил с собой топор, на всякий случай. Вряд ли появятся черные медведи, но кто их знает. Хохлатая сойка, американский пересмешник, домовой воробей, самые простые и смиренные божьи создания. Сидел там и кормил их хлебными крошками, уж больно отощали и хотели есть. Сказали, чтобы я принес им еще.
Саул в мрачном одиночестве сидел в укромном уголке деревенского бара, сам не зная, потому ли, что хотел проверить на прочность терпение Брэда, или потому, что боялся болтаться по улице и столкнуться с Генри. А может быть, просто потому, что печалился из-за нового отъезда Чарли.
Он уже опрокинул пару пива, почувствовал, как комната поплыла перед глазами, а затем заказал устриц и рыбу с картошкой. Ему страшно хотелось есть, такие приступы голода нападали редко. Он вообще был довольно равнодушен к еде, но сегодня аппетит был просто волчий. Устрицы подавали в собственном соку и соленой воде, их только что очистили и обдали кипятком, и он не стал макать их в соус, просто проглотил разом, одну за другой. Затем растерзал рыбу, она разошлась в его пальцах на толстые волокна, горячие, от них валил пар и запах, от которого просто текли слюнки. Потом принялся за картошку, залил ее кетчупом, и вскоре они отправились вслед за рыбой. Он ел жадно, шумно, чуть ли не давясь, и пальцы двигались с почти лихорадочной непристойной быстротой, но он не мог остановиться.
Он заказал еще одну порцию рыбы с картошкой. И еще одну тарелку устриц. И еще кружку пива.
Музыканты доиграли последнюю песню и остались в баре, но почти все остальные разошлись, в том числе и Труди. В окно заглядывали черное море и небо, в стекле отражались смазанные лица и бутылки спиртного за стойкой бара. Смотрели на него из отражения. Теперь за пианино сидел только Старина Джим, остальные музыканты разошлись кто куда, и в зале было так мало народу, что он снова слышал пульс моря, угадывал его где-то на заднем плане, точно некое послание. Или это что-то пульсировало у него в голове? Обоняние его страшно обострилось, сладковатый запах гниения, доносившийся с кухни, казался духами, которые облаками разбрызгали по всему помещению. А ритм, выбиваемый клавишами пианино, в точности совпадал с его пульсом.
Самые мелкие и обыденные детали казались ему чрезвычайно важными. Из пепельницы на соседнем столе выползал и сворачивался колечком червячок серо-белого пепла, отдельные его частички вспорхнули и зависли в воздухе, а огонек, оставшийся у фильтра, пульсировал красным, точно посылал сигнал притормозить. Рядом с пепельницей виднелся старый жирный отпечаток большого пальца, очевидно, бессмертие ему обеспечила грязь, собравшаяся в пепельнице от сотен затушенных сигарет. Рядом с этим отпечатком он заметил попытку выгравировать что-то на ребре пепельницы, но от всех усилий остались лишь две буквы – J и S.
Пианино наигрывало какую-то нестройную мелодию – а может, он просто стал слышать лучше… или хуже? Сидя на табурете и привалившись спиной к стене, он с пивом в руке долго размышлял над этим. Размышлял и над тем, почему голоса людей путаются, точно кто-то их нарочно смешивает, и под кожей у него нарастало бренчание, в ушах стояли гул и звон. Казалось, что что-то движется к нему издалека, приближается, входит прямо в него, готовое пройти насквозь. В горле пересохло, точно он наглотался мела. И у пива был какой-то странный вкус. Он отставил бокал и огляделся.
Старина Джим не перестал играть на пианино, хоть и делал это скверно, пальцы слишком сильно колотили по клавишам, они были замазаны его кровью, а потом вдруг завыл песню, которую Саул никогда не слышал прежде, вроде бы лирическую, но совершенно непонятную. Остальные музыканты – почти все – сидели теперь вокруг Старины Джима, инструменты выпали из их слабеющих рук, сидели и испуганно и недоуменно переглядывались. Чего они испугались? Сади рыдала, Брэд твердил: «Зачем ты это делаешь? Какого черта ты это делаешь?» – Но голос Брэда исходил из тела Сади, а из левого уха Брэда капала кровь, и все люди вдруг попадали у бара… Может, лежали там уже давно, а не упали сейчас? Пьяные или умерли?
Старина Джим резко вскочил и продолжал играть стоя. Он достиг хаотичного крещендо, кричал, визжал, подвывал свою песню, и пальцы у него отваливались сустав за суставом, и кровь заливала пианино, стекала ему на колени, а потом – на пол.
Что-то витало над Саулом. Что-то исходило из него, посылало через его тело сигналы на слишком высоких частотах, а потому их было невозможно уловить.
– Что ты делаешь со мной?
– Зачем на меня смотришь?
– Прекрати.
– Я ничего не делаю.
Кто-то двигался по полу, вернее, тащился, полз, потому что ноги не работали. Кто-то бился головой о темное стекло возле входной двери. Труди и Сади крутились, извивались, вертелись на полу, врезаясь в ножки столов и стульев, потом начали распадаться на куски.
А на улице царила глухая ночь. Ни единого проблеска света. Никакого света. Саул поднялся. Саул пошел к двери. Теперь Старина Джим уже не ревел свою бешеную песню с неразборчивыми словами, она напоминала еле слышный писк.
Он не знал, что поджидает его за этой дверью, не доверял царившей за ней полной тьме, как и тому, что происходило у него за спиной, но просто не мог больше оставаться здесь, в баре. Не понимал, реально ли то, что он видит там, или это галлюцинация. Нет, надо уходить.
Он повернул ручку, вышел в прохладную ночь, двинулся к стоянке.
Все было на своем месте, все настолько нормально, как только возможно, и вокруг ни единой живой души. Но то, что осталось позади, в баре, было слишком ужасно, неправдоподобно и абсолютно непоправимо. Шум, царивший там, стал еще громче, теперь там кричали уже и все остальные, издавая какие-то совершенно нечеловеческие звуки. Он все же сумел найти свой пикап. Как-то умудрился вставить ключ в замок зажигания, завел мотор, сдал назад, потом выехал со стоянки. До маяка, до его убежища, было всего полмили.
Он не смотрел в зеркало заднего вида, не хотел видеть, что может выплеснуться в ночь. А звезды на темном небе казались такими далекими и одновременно – близкими.
0022: Кукушка
Всю дорогу вниз Кукушку не покидало ощущение, что она уже бывала здесь, что все ей знакомо, пусть даже это испытал кто-то другой, не она. К ней пришло воспоминание о том, как она тонула, опускалась все ниже, и спуску этому не было конца, потом перед глазами промелькнули слова на стене, потом слова из журнала биолога, которым она тогда не поверила, рассказ о том, с чем биологу довелось столкнуться в конце, что она перенесла, как страдала и что ей удалось сохранить. Ничего из этого Кукушка не хотела, да и Контроль, следующий за ней, был ей не нужен. Он совершенно не подходил для всего этого, это место было предназначено не для него. Человек не может по собственному желанию стать мучеником Зоны Икс; он может лишь исчезнуть, испариться во время безнадежной попытки.
Если бы биолог в свое время не наклонилась к этим словам на стене, если бы она не заразилась, то двойник ее не стал бы таким: полным воспоминаний, крадущимся вниз, все глубже и глубже. Она вернулась бы иной, с начисто стертой памятью, отличающейся не памятью о роли биолога, но лишь функцией, способностью быть в нужное время не в том месте или, наоборот, в нужном месте не в то время.
