моя девчонка.
Архана такой ответ одновременно впечатлил и ужаснул:
– У тебя есть девчонка? Уже?
– Ага.
– И это Ирем?!
– Надеюсь, ненадолго.
– Она же намного старше тебя.
– Знаю! Я ей так и сказал. Эй, а тебе, кстати, сколько лет?
– Одиннадцать.
– Хочешь, чтобы у тебя тоже была девчонка?
– Конечно. Только не Ирем!
– Мальчики, не будьте такими злыми, – покачала головой Гита. – Ирем только что потеряла отца.
– А какое оправдание у нее было до этого? – шепнул Архан Раису, и тот захихикал.
Гита не стала ничего объяснять. Возле глиняного домишки пришлось остановиться, да так резко, что мальчики, занятые разговором, чуть не врезались в нее. Из-за угла на дорогу выруливал трактор; огромные колеса пересекли дренажную канаву, подняв фонтаны брызг.
Перед домом Фарах на самом солнцепеке Ирем вышагивала туда-сюда, качая на руках хнычущего младенца. Было воскресенье, но она надела школьную форму, накинув поверх ярко-голубую дупатту, концы которой свисали на тщедушную грудь. Узнав Гиту, девочка округлила глаза:
– Ох ты ж блин! Пришла на меня жаловаться? У тебя что, дел поинтереснее нет? А ты сделай так, чтобы у кого-нибудь волосы из носа проросли прямо в мозг!
«Жителям этой деревни не помешало бы обзавестись какими-нибудь другими хобби», – подумала Гита.
– Мне нужно поговорить с твоей матерью, но не о тебе, – сказала она. – А мальчики пришли поиграть.
– Я не могу. Надо нянчиться с братом. – Ирем кивнула на младенца.
Выдумывать другие заходы было поздно, и Гита неохотно протянула руки:
– Я его возьму. Твоя мама дома?
– Да, отпаривает шмотки, – кивнула Ирем, передавая ей ребенка.
Он оказался более увесистым, чем Гита ожидала. Вроде бы такой крошечный, и десяти месяцев нет, но держать его на нетренированных руках было тяжело.
– Голову ему придерживай. Эй! Да не так! Ты что, никогда младенцев в руках не держала?
– Я держу. Иди уже. Развлекайтесь, детки.
Архан постучал по запястью без часов и произнес натужным шепотом:
– Тридцать минут!
Гита, закусив губу, показала ему кулак за спиной. Младенец затрепыхался, и она обхватила его обеими руками.
– Да, Ирем, еще кое-что, – со слащавой улыбкой обернулась она к девочке. – Знаю, ты считаешь себя крутой, но если вздумаешь обидеть этого пса, я порублю тебя на куски и скормлю ему, как скормила мужа. Ясно?
Ирем открыла было рот – видимо, для того чтобы плюнуть очередной порцией яда, – но тут же захлопнула его и молча кивнула. Лишь после этого Гита поспешила к крыльцу Фарах, окликая ее по имени. Дом был из бетонных блоков, с такой же планировкой, как у большинства деревенских жилищ: в стенах просторной прихожей несколько дверей в спальни, выкрашенных голубой краской. Под потолком на веревках сушилось выстиранное белье. На кухне было пусто на первый взгляд; в углу притулился мешок риса.
– Ирем! – донесся голос Фарах. – Ты забрала муку у мельника? Надеюсь, не забыла ему сказать, чтобы в этот раз помолол помельче?
– Ты где? – крикнула Гита.
– Гитабен? Это ты? – Раскрасневшаяся Фарах выглянула из треугольного закутка под лестницей у выхода на террасу – там стояли табуретка и глиняная печь-чулха. От пара волосы у нее надо лбом и на висках вымокли и закурчавились; над верхней губой блестели капли пота. – Какой приятный сюрприз!
– У тебя пара минут найдется? Надо поговорить. Вот. – Гита протянула ей одновременно ребенка и тыкву, но Фарах чмокнула малыша в макушку, как будто ей предлагалось не забрать его, а полюбоваться. Освободив Гиту от тыквы, она принялась обмахивать ладонью разгоряченное лицо. У нее за спиной было открыто кухонное окно, забранное железной решеткой, и оттуда просматривался задний двор. Буйвол на привязи лениво жевал сено. Позади живой изгороди виднелась невысокая стена из камней, неряшливо скрепленных цементным раствором; по верху были понатыканы осколки стекла, заменяющие колючую проволоку. А между прутьями калитки уже просунулась рука Салони, которая пыталась нащупать щеколду.
– Конечно, найдется. Хочешь чаю или воды? – Фарах начала поворачиваться к окну.
– Нет! – выпалила Гита, но тотчас взяла себя в руки. – Не надо ни чая, ни воды, я в порядке. Лучше присядь отдохни. Судя по виду, тебе срочно нужен перерыв.
– Да, не помешает, спасибо. Давай выйдем во двор, там прохладнее, чем в доме. Миленькая мехенди, кстати.
– Нет! То есть да. Давай посидим здесь.
– На самом деле это здорово, что ты пришла. Я как раз собиралась заглянуть к тебе сегодня. – Фарах с душераздирающим вздохом опустилась на табуретку и жестом предложила Гите тоже присесть.
Гита выбрала пластиковый стул, развернув его так, чтобы со своего места видеть часть заднего дворика за кухонным окном. Фарах взяла с полки два грецких ореха и щипцы.
– Правда? Заглянуть ко мне? – рассеянно переспросила Гита, наблюдая за Салони. Порыв ветра забросил паллу – свободный конец ее шелкового сари, перекинутый через плечо, – на стену, и ткань зацепилась за осколок стекла, но охотница за понг-понгом этого не заметила и доверчиво устремилась во двор. А потом дернулась назад, будто ее ухватили сзади за шиворот.
Гита невольно крепче обхватила ребенка, и тот раскричался. Фарах, положив скорлупки с орехом на ближайшую тарелку, забрала у нее малыша.
– У него колики, – пояснила она. И широко осклабилась: – А может, он просто скучает по своему папочке, а?
Гита зажмурилась, когда Салони завертелась, пытаясь понять, кто ее держит. Сейчас она выглядела в точности как Бандит, который пытается поймать собственный хвост.
– Слушай, – начала Гита, – я хотела сказать, что обдумала твои слова и пришла к выводу, что ты совершенно права. Нам надо держаться вместе. Просто поначалу я слегка распсиховалась… ну, понимаешь, из-за того что коп нарисовался… но сейчас я в полном порядке.
Салони энергично дернулась, шелк порвался, и свободный конец сари вернулся к ней. Гита видела, как губы Салони шевелятся, извергая набор определенных слов пулементной очередью, пока она рассматривает разорванный паллу. Младенец, проявив себя верным союзником, снова разорался, заглушив ее проклятия.
Фарах пристроила сына поудобнее на своем колене и дружелюбно взглянула на Гиту:
– Как приятно слышать! Я знала, что рано или поздно ты к этому придешь. Ты же страсть какая умная.
– Твои самосы очень ускорили процесс. Сразу в голове прояснилось.
В улыбке Фарах не было и намека на раскаяние:
– Скажи, это было прикольно! – Она достала грецкий орех из скорлупки, разломила его и протянула половину Гите, которая отказалась от угощения.
Салони помахала ей со двора рукой с таким видом, будто приятно удивлена этой неожиданной встречей.
Гита кивнула Фарах.
– Обхохочешься, – пробормотала она, наблюдая за Салони, которая подошла к высокому деревцу понг-понг.
Фарах расколола еще два ореха и снова предложила их Гите.
– Тут нет яда, Гитабен, – поддразнила она. – Честное слово.
Гита попыталась изобразить улыбку:
– Знаешь, как говорят: обжегшись на молоке, дуют на творог.
Фарах прыснула:
– Умеешь ты ввернуть пословицу!
– Стараюсь. Так что? Между нами все в порядке?
– В идеальном! Только у меня к тебе просьба о маленькой услуге.
Гита скрипнула зубами. Да что за мода такая пошла в этой деревне просить ее о маленьких
