Молчание.
- Это по-уличному - Чу, тот самый Чу. Круто же! Ты вот тут возьмись - не так, а вот так. Теперь хорошо.
- Давай-ка лучше делом займемся, - сказал Чу, убирая свою руку из-под руки Леви и оглядываясь по сторонам. - При таком ветре товар нужно чем-то придавливать. Я взял у церкви несколько камней.
Леви не ждал от напарника столь связной и грамматически правильной речи. В немом удивлении он помог Чу развязать его баул, из которого хлынули пестрые сумки, и встал на простыню, чтобы она не рвалась из-под Чу, пока он кладет на ручки сумок камни. Затем Леви укротил камнями свою простыню и начал прикреплять к ней бельевыми прищепками коробки с dvd. Он пытался вести разговор.
- Все, о чем стоит беспокоиться, Чу, это копы. Будь начеку и дай мне знать, как только их заметишь. Свисти и улюлюкай. Старайся предвидеть их появление, - настоящий уличный парень чует копов за восемь кварталов. Это приходит со временем, это искусство. Но ему надо учиться. Таков закон улицы.
- Ясно.
- Я вырос на улице, у меня все это в крови.
- В крови, говоришь?
- Не волнуйся - со временем ты наловчишься.
- Не сомневаюсь. Сколько тебе лет, Леви?
- Девятнадцать. - Леви считал, что чем больше, тем лучше. Кажется, он ошибался. Чу закрыл глаза и покачал головой - тихо, но заметно. Леви нервно рассмеялся.
- Ладно, Чу, ты все сразу-то в голову не бери.
Чу, надеясь на сочувствие, взглянул Леви прямо в глаза.
- Если бы ты знал, как я ненавижу продавать! - воскликнул он, как показалось Леви, с горечью.
- Но ты не продаешь, Чу! - горячо возразил Леви. Так вот в чем дело - в отношении! Он это мигом исправит! - Ты же не за прилавком стоишь. Ты впариваешь. Это другое. Это по-уличному. Когда впариваешь, живешь. А не впариваешь, ты труп. И никакой не братан. Это то, что нас связывает, играем ли мы на Уолл-стрит[[62]], поем на МТБ или толкаем дешевые сумки на углу улицы. Мы впариваем! Это поэзия, брат!
Наиболее полное на тот момент изложение личной философии Леви повисло в воздухе, ожидая заслуженного «Аминь!»
- Не понимаю, о чем ты, - сказал со вздохом Чу. - Ладно, за работу!
Леви сник. Другим ребятам его энтузиазм по поводу их деятельности тоже был не совсем понятен, но они всегда улыбались и подыгрывали ему. Они освоили тот искусственный словарь, к которому прибегал Леви, описывая их неказистую реальность: зашибала, стремщик, гангстер, ловкач. Рисовавшийся ему образ их группы был лестной заменой действительности. Одно дело лоточник, а другое гангстер. Одно дело торговля, а другое гешефт. Каждому хотелось выбраться из своей одинокой сырой каморки и стать героем яркой хроники, влиться в уличное братство, к которому так убежденно причислял их Леви. Даешь Улицу, гигантскую Улицу братанов, шустрящих на всех углах от Роксбери до Касабланки, от Лос-Анджелеса до Кейптауна!
Леви попробовал еще раз.
- Я говорю, что впаривать - это…
- Louis Vuitton, Gucci, Gucci, Fendi, Fendi, Prada, Prada! - крикнул, как его учили, Чу. Две белые женщины среднего возраста остановились у его простыни и принялись отчаянно торговаться. Леви отметил, что английский его напарника тут же стал куцым и односложным. Не укрылось от него и то, что с Чу покупательницы чувствовали себя гораздо вольготнее, чем с ним. Когда Леви попытался встрять, чтобы расхвалить товар, они взглянули на него изумленно, почти пристыженно. Ах да, Феликс же объяснял, что они не хотят вступать в беседы. Им неловко у тебя покупать. После гипермаркета, где люди так гордятся своей покупательской способностью, Леви все забывал об этом. Он прикусил язык и наблюдал за Чу, который мигом сбыл три сумки за 85 долларов. Еще одно преимущество уличной торговли в том, что клиенты не рассусоливают - быстро платят и быстро уходят. Леви поздравил коллегу с почином.
Чу вынул сигарету и закурил.
- Это не мои деньги, а Феликса, - оборвал он Леви. - Я был таксистом - та же фигня.
- Но мы ведь в доле. Принцип экономики.
Чу саркастически рассмеялся.
- Оригинал - восемьсот баксов, - сказал он, кивая на магазин через дорогу. - Подделка - тридцать. А себестоимость - пять долларов, если не три. Вот и вся экономика. Американская экономика.
Леви в восторге покачал головой.
- И эти тупые коровы отдали тридцать баксов вместо трех? Отпад! Вот что значит впарить.
Тут Чу взглянул на кроссовки Леви.
- Сколько ты за них заплатил?
- Сто двадцать долларов, - гордо сказал Леви и попрыгал на пятках, хвастаясь подошвой со специальными амортизационными вставками.
- Производство - пятнадцать долларов, - сообщил Чу, выдувая клубы дыма из обеих ноздрей. - Не больше. Пятнадцать долларов. Тебе тоже впаривают, друг мой.
- Откуда ты знаешь? Это не так, совсем не так.
- Я с фабрики, где делают твои кроссовки. Точнее, делали. Теперь там ничего не производят, - сказал Чу и крикнул - PRADA! - заманивая новых женщин, число которых росло, словно Чу ловил их тралом. Как это он с фабрики? Что это значит? Но на расспросы времени не было - рядом с Леви стояла группа готочек. Черноволосых, бледных, тощих, с протянутой между ними странной железной цепью - такие девчонки в пятницу вечером шатаются у метро «Гарвард» с бутылкой водки в кармане широченных брюк. Они спросили фильмы ужасов, у Леви они были. Завязалась бойкая торговля, и в течение следующего часа или двух напарники между собой не общались, разве что меняли друг у друга купюры. Леви, не терпевший натянутых отношений, по-прежнему хотел, чтобы Чу полюбил его подобно большинству парней. Он дождался паузы в работе и воспользовался ей.
- Слушай, а что ты по жизни делаешь? Ты только не подумай чего - просто ты не похож на парня, который торгует на углу.
- Давай-ка договоримся, - тихо сказал Чу, в очередной раз встревожив Леви своим знанием американских идиом, которые, впрочем, тонули в экзотическом акценте. - Ты меня не трогаешь, и я тебя не трогаю. Ты продаешь фильмы, а я сумки. По рукам?
- Заметано, - так же тихо сказал Леви.
- Лучшие фильмы, кинохиты, три штуки - десять долларов! - крикнул он прохожим, полез в карман и достал две конфеты Джуниор Минтс. Одну он предложил Чу, но тот ее презрительно отверг. Другую развернул и кинул себе в рот. Он любил Джуниор Минтс. Шоколад и мята - что еще нужно от конфеты? Остатки мятного лакомства скользнули в горло. Леви изо всех сил старался молчать. Затем спросил:
- А у тебя здесь много друзей?
Чу вздохнул.
- Нет.
- Но хоть кто-то есть?
- Нет.
- Что, совсем никого?
- Я знаю двух-трех людей. Они работают за рекой. В колледже.
- Да? А на какой кафедре?
Чу перестал сортировать купюры в своей поясной сумке и с любопытством взглянул на Леви.
- Они уборщики. Я не знаю, какую кафедру они убирают.
Ладно, ладно, один-ноль в твою пользу, подумал Леви, склоняясь над dvd-дисками и бесцельно перетасовывая их. Черт с ним, с этим парнем. Но теперь вдруг Чу живо заинтересовался напарником.
- Аты? - спросил он, подхватывая эстафету Леви. - Феликс говорил, ты живешь в Роксбери?
Леви поднял глаза. Наконец-то Чу улыбался.
- Да, верно.
Чу взглянул на него так, словно был самым высоким человеком всех времен и народов.
- В Роксбери, значит. Мне сказали, что в Роксбери. И ты тоже сочиняешь с ними рэп?
- Нет, я просто в группе поддержки. Мне нравится их творчество, в нем есть политическая острота. Настоящая злость. Я изучаю… политическую ситуацию, как раз этим занят последнее время, - объяснил Леви, имея в виду книгу о Гаити, которую он взял в библиотеке Арундела (правда, пока не прочитал). В первый раз он вошел в это темное, камерное помещение не по школьной обязаловке и не под угрозой неминуемой контрольной.
- Но они говорят, что никогда тебя там не видели. В Роксбери. Никогда.
- Ну… У меня нет привычки светиться.
- Ясно. Может быть, встретимся там, Леви? - сказал Чу и улыбнулся еще шире. - В наших милых трущобах?
10
Кэтрин (Кэти) Армстронг шестнадцать. Она одна из самых юных студенток Веллингтона. Она выросла в городе Саус-Бенд, Индиана, и была способнейшей ученицей в своей школе. В то время как подавляющее большинство школьных товарищей Кэти либо поставило на образовании крест, либо рассредоточилось по славным учебным заведениям штата, сама она, что никого особенно не удивило, поступила в престижный колледж восточного побережья, получив полную академическую стипендию. Кэти преуспела и в науках, и в искусстве, но сердце ее, если можно так выразиться, тяготеет к правому полушарию мозга. Кэти любит искусство. Родители, учитывая их относительную бедность и скромный уровень образования, возможно, больше бы обрадовались, займись она медициной или изучением права в Гарварде. Но они великодушные, чуткие люди и поддерживают дочь во всех ее начинаниях.
Летом перед отъездом в Веллингтон Кэти чуть не довела себя до нервного срыва, решая, на чем же она будет специализироваться. Язык и литература или история искусств? Она до сих пор колеблется. Иногда ей хочется стать кем-то вроде редактора. Иногда она представляет себя куратором галереи или даже автором книги о Пикассо, самом удивительном человеке в жизни Кэти. Пока она еще первокурсница, и у нее есть время подумать. Кэти выбрала семинар профессора Корка по живописи XX века (вообще-то он для второкурсников, но она напросилась) и взяла два литературных класса: по английской романтической поэзии и по американскому постмодернизму. Она учит русский, сидит на телефоне доверия, помогая людям с расстройством пищевого поведения, готовит декорации к постановке мюзикла «Кабаре». От природы робкая Кэти каждый раз собирает волю в кулак, прежде чем войти в одну из комнат, где течет ее многогранная жизнь. Но класс доктора Белси по искусству XVII века - это просто розовый кошмар. Почти весь семестр посвящен Рембрандту, второму удивительному человеку в жизни Кэти. Раньше она мечтала о дне, когда начнется этот класс и она сможет поговорить о Рембрандте с умными людьми, которые любят голландского гения и не стыдятся воздать ему должное.
