– Друзья! В Дриттенкенихрайхе сейчас, увы, война. Но тамошняя публика любит хорошую музыку, и ей страшно… – Самодеятельный конферансье закашлялся. – Ей страшно нравится наш гость! Давайте перед концертом я задам Филиппу несколько вопросов. От вашего, как говорится, лица.
– Валяй! – донеслось откуда-то сзади.
Это был голос кузнеца, простого, но очень сильного мужика.
– Тогда сразу вопрос. Как вы достигли такой бешеной популярности?
Кирхофф сделал скромное лицо героя:
– Секрет прост: ежедневная работа, любовь к зрителю и неслабые денежные вливания. А поначалу я пел везде: на концертах, на днях рождения, на свадьбах и даже на похоронах.
– Как интересно, – наигранно поразился Дрюкерай. – Можно поподробнее?
– Ну, вот похороны. Мы поем, слушателям нравится. А у нас в народе как? Если нравится, то наливают. Одна, две, а потом: «Что это у нас виновник торжества не подпевает? Что мы как мертвые? Оп! Оп!..»
– Да, дорогие друзья, – газетчик-погорелец обратился к присутствующим, – тяжела работа музыкантов. А представляете, каково им наутро?
Народ сочувственно повздыхал.
Дрюкерай продолжил публичное интервью:
– Скажите, Филипп, а бывали ли какие-нибудь смешные случаи на выступлениях?
– Ну, не знаю… Вот штаны у меня однажды упали. Я исполнял песню о том, что человек держит в руках собственную судьбу, а тесемка развязалась, и такой неприятный конфуз получился…
– Да, интересная у вас, артистов, жизнь. Веселая, – оценил Дрюкерай. – Я вот тоже шутки люблю. Бывает, отмочу что-нибудь этакое – и все заулыбались.
– Да с тобой уже все порядком заулыбались! – крикнул кузнец. – Пусть уж поет, раз приехал.
– И то верно, – стушевался газетчик. – Нашему гостю аккомпанирует Ларс, лютнист-виртуоз!
Дрюкерай уступил место музыканту. Ларс начал наигрывать вступление.
Кирхофф развел руки в стороны. Публика притихла.
– Вообще-то, когда я так делаю, зал обычно хлопает и кричит: «Ах, это Филипп!»
– Не сегодня, приятель, – буркнул кузнец. – Хотя лучше бы я уже действительно хлопнул чего-нибудь крепкого, чем торчать на этом концерте.
«Совершенно мертвый зал», – подумал Кирхофф и запел:
Зайка я, ты волк, и точка.Ручка я, ты чан кипяточка.Шейка я, ты гильотинка.Бойня моя, я скотинка.Ты меня бьешь, обзываешь,Жрать не даешь, не ласкаешь,Режешь меня, нож втыкая.На фиг любовь мне такая?Я не знал, что любовь может быть так жестока,А сердце таким одиноким, я не знал…
Слушатели жиденько поаплодировали. Филипп обескураженно смотрел на публику. И верно – варвары. Эта песня три года завоевывала симпатии на любых дритенкенихрайхских концертах.
Собравшись с мыслями, Кирхофф решил обратиться к беспроигрышному варианту – исполнить что-нибудь народное:
Секс да секс кругом.Путь в бордель лежит.А в борделе томпомирал мужик:– …А жене скажи,что в степи замерзи любовь своювсю с собой унес!
– Ладно, гость иноземный, – вновь раздался голос кузнеца. – Поешь неплохо, только с репертуарчиком тебе ох как не свезло.
Люди пошли по домам.
Стоя на сцене, Кирхофф невольно слышал отзывы публики.
– Да, не барон Николас, конечно, но пусть поет…
Филипп аж рот раскрыл.
В народе еще жила память о сногсшибательных серенадах Коли Лавочкина, адресованных первой красавице Стольноштадта – несравненной Занне Знойненлибен.
Дрюкерай поспешил сойти с помоста, но тут его поймали за локоть. Газетчик дернулся, но не освободился. Глянул, кто же это такой цепкий.
Остановивший его человек был одет в серый длиннополый плащ. Голова незнакомца пряталась под большим капюшоном.
– А вам, собственно, что?.. – начал спрашивать журналист, но тут человек слегка приподнял край капюшона, и Дрюкерай обмер.
Перед ним был Дункельонкель собственной персоной.
– Веди в тихое место. И музыкантишку позови, – прошелестел одними губами владыка Черного королевства, и газетчик отлично услышал, хотя толпа галдела неимоверно.
Прихватив Ларса, Дрюкерай отвел его и Дункельонкеля в свою каморку.
Глава Доцланда сразу заговорил о деле:
– Вы оба отлично мне послужили. Когда я завоюю это королевство, вы ощутите, насколько я вас ценю. Сейчас же мне нужно быть уверенным: существует Молот Ведьм, или нас хотят пустить по ложному следу?
– Ваше величество, – дрожащим голосом обратился к Дункельонкелю лютнист. – Я несколько дней находился возле барона Николаса и ведьмы Грюне. Я постоянно подслушивал их беседы. Грюне и барон не были знакомы. Николас не догадывался, с кем имеет дело, пока ведьма не рассказала ему о Молоте. Она – очень скрытная дамочка. Пока не появился Николас (а, как выяснилось, она ждала именно его), я и представить не мог, что прибившаяся к нам с Филиппом девушка – хранительница некоего магического артефакта. Вместе с тем у меня ни разу не возникло чувства, будто она лжет барону. С ним она была мила, открыта и не старалась о чем-либо умалчивать.
Ларс говорил и говорил, а черный колдун незаметно на него воздействовал. Дрюкерай наблюдал со стороны и еле сдерживался от того, чтобы не сбежать. Бывший газетчик боялся: вдруг его превратят в такую же послушную куклу, какой сейчас был музыкант? Лютнист постепенно потерял контроль над собой. Его глаза остекленели, тело застыло, речь стала монотонной и еле внятной.
Дункельонкель искал следы магических воздействий и обращался к памяти Ларса напрямую. От его болтовни все равно было мало толку. По нескольким косвенным признакам колдун склонился к тому, что Молот реален.
Повернувшись к Дрюкераю, волшебник сказал:
– А ты чего ждешь? Спи!
И журналист ощутил с животным страхом приход транса.
– Слушайте внимательно, – велел Дункельонкель. – Ваша задача – добраться до короля Генриха и бросить в его сторону вот эту штучку.
Колдун положил на стол красный кристалл размером с виноградину. Дрюкерай и Ларс вперились в него, не в силах оторвать взглядов.
– Я даю вам много денег. Пропихивайте своего пернатого дружка в популярные певцы. Пусть его захотят услышать при дворе. Там вы и исполните миссию. Бросать будешь ты. – Колдун тронул плечо Ларса. – А ты, Дрюкерай, восстанови типографию и печатай побольше материалов о талантах Филиппа Кирхоффа. Все ясно?
Жертвы злой магии синхронно кивнули.
– Очнетесь через минуту. – Дункельонкель небрежно бросил на стол увесистый кошель и покинул убогое жилище газетчика.
Путь властителя Черного королевства лежал на север.
Колдун оставил вместо себя Вольфшрамме. Бедняга уже мог ходить, но предпочитал полулежать, иначе открывались раны, нанесенные оружием иного мира. «Боец он сейчас, конечно, никудышный, зато вполне способен несколько дней контролировать подданных и решать мелкие назойливые проблемы», – рассудил Дункельонкель.
Все складывалось неплохо. Адольф отрапортовал, что переброшено достаточное количество ящиков. Перед отбытием Дункельонкель дал команду начинать наступление на Наменлос.
Вождя беспокоил Иоганн Всезнайгель. Бригаде магов все еще не удалось распечатать заклятья, которые он на себя наложил. Перед отлетом глава Доцланда ходил в темницу и долго изучал одеревеневшее тело врага. Дункельонкель искал в сети заклинаний ключик к самопробуждению. Потратив несколько часов, черный колдун выяснил: Всезнайгель не вплел в свою ворожбу ни времени окончания глубочайшего транса, ни внутренней команды на пробуждение. Значит, пока будет отсутствовать Дункельонкель, Иоганн не пробудится. Утроив стражу, Вождь отбыл за Молотом Ведьм.
Ненадолго остановившись в Стольноштадте, он приговорил Генриха и полетел к далекому северному замку. Теперь у Дункельонкеля было много времени на раздумья. Мысли метались от ситуации на наменлосском фронте до позора возле Труппенплаца, от вопроса «Почему о бароне Николасе так долго не слышно?» до недоумения «Где же Марлен?».
– Где же ты, Белоснежка? – шептал черный колдун, обозревая бескрайние снежные поля.
Марлен, Марлен.
Сделай первый шаг, и тебе повесят флакончик на шею, дадут командовать целым народцем и… Когда ты совершишь множество постыдных вещей, амулет погибнет от руки твоего любимого, превратив его в уродца.
Виконтесса была слишком гордой, чтобы последовать за распустившим нюни Шлюпфригом. Она утерла слезы, сжала губы. Глаза ее прищурились.
Умница Марлен знала, кто ей поможет и кому требовалась ее помощь. Она развернулась на запад и прошептала: «Я иду, папа».
Глава 24. Голем перекатный, или Правительственная связь
Стукнувшись головой, Коля ненадолго потерял сознание. Он балансировал на грани яви и забытья, пока не угодил в неприятное видение.
