спортивной площадкой, столовой и прогулочными дворами. Стоп! А что, если… Интересно, отменили французы гильотину? Отменили, конечно. Они же европейцы. Просвещенные либералы.
Андрей подошел к окну, взялся руками за решетку и подтянулся, надеясь увидеть улицу, но увидел только голубое небо и летящие по нему сероватые облака.
Откуда у него этот шутливый тон? Почему его совсем не пугает вполне вероятное длительное заключение? Откуда эта уверенность, что все в конце концов выяснится и его освободят? Неужели от осознания того, что он ни в чем не виноват? Ерунда! Сколько невиновных сидят в тюрьмах всех стран мира? Те, кого оклеветали и подставили, сделали марионеткой в большой игре и оболгали? Наверное, все они, попав в тюрьму, в первый день сохраняли присутствие духа и верили, что в конце концов все образуется. А может быть, он надеется на Лизу? Что она выручит его? Когда его сажали в машину, она успела шепнуть: «Ни о чем не беспокойся. Я найду адвоката». Он слушал эти слова и не слышал их, потому что ощущал на щеке ее дыхание. И ему очень хотелось повернуться и найти своими губами ее губы. Он мог это сделать. И эти парни, которые держали его за плечи, не успели бы его остановить. А он не повернулся. Почему? Дурак! Только кивнул и полез на заднее сиденье машины.
Андрей прошелся по камере. Семь шагов до двери и семь обратно. Что за мысль пришла ему в голову в шкафу тети Вардены? Что-то о записке Жильбера Мартинеса. Что-то его удивило в этой записке… Но что?
Андрей остановился у стены и провел ладонью по гладкой штукатурке. Странно. Здесь чистые стены. Сколько он видел фильмов о тюрьмах, во всех стены были расписаны и разрисованы. Неужели в Париже ни у кого не возникает желания нацарапать на них что-нибудь типа: «Жан парился на этих грязных нарах!» – или сакраментальное «Нет в жизни счастья!»? Может быть, здесь красят стены после каждого заключенного? Стоп! Нельзя отвлекаться. Он должен вспомнить. Это была какая-то важная мысль. Он еще так и подумал: «Ого! Это важная мысль!» Так. Надо сосредоточиться и забыть обо всем постороннем. Нет ни этих каменных стен, ни решеток. Есть только записка офицера Мартинеса. Что же в ней было такого, что заставило его напрячься в темном шкафу. Текст записки Андрей помнил наизусть: «Нас предали свои. Пьера отправили на верную смерть. У него не было ни одного шанса. Я не собираюсь молчать. Я не прощу им Пьера. Прощай! Береги детей!» Нет, дело не в тексте. Он думал о другом. О чем? Он думал о бумаге, на которой эта записка была написана. Точно! И что же он думал?
За дверью послышались шаги, ключ заворочался в двери, скрипнули петли. Андрей резко обернулся. На пороге стоял надзиратель со связкой ключей в руке.
– Мсье Соколов? – спросил он.
Андрей кивнул.
– Вас ждет следователь. – Надзиратель слегка мотнул головой, дескать, выходите.
Жалко. Он уже почти вспомнил. Не вовремя явился этот тип в форме со своим следователем. Андрей вздохнул, оттолкнулся от стены и пошел к двери.
3
В городских архивах Меца Лиза не нашла ни одного упоминания о гастролях в городе известного виолончелиста в апреле 1935 года. Не было ни сморщенных от старости афиш, ни восторженных рецензий в пожелтевших газетах, ни фотографий рукоплещущего зала. На первой полосе местной газеты от 13 апреля рассказывалось о серьезной аварии на трассе Париж – Страсбур, из-за которой нарушилось движение на участке Сент-Дизье – Нанси. Грузовик, перевозивший бочки с машинным маслом, перевернулся в нескольких километрах от моста через Мез, и масло разлилось по шоссе. Движение пришлось перекрыть, и ремонтные службы в течение всего дня выжигали масло с поверхности шоссе. Репортеры, побывавшие на месте аварии и в управлении дорожной полиции, красочно описали, как потоки машин пробирались к германской границе по проселочным дорогам, через деревушки, жители которых никогда не видели одновременно такого количества грузовиков и легковушек последних марок.
Лиза задумалась. Вероятно, именно об этой аварии упоминалось в обрывке бумаги из желтой папки, который остался в руке Андрэ после драки с мужчинами из черного «Мерседеса». Да, все так. Грузовик, мост, река Мез. Но какое отношение эта авария имеет к Восточному экспрессу, в котором ее дед как раз в это время приближался к германской границе?
Никакого? Или все-таки имеет? Авария произошла именно 12 апреля. Это может быть простым совпадением. В этот день вообще произошло множество событий. Кто-то родился, а кто-то умер, кто-то получил премию, кому-то сделали операцию, но все эти события никак не связаны ни с гибелью ее деда, ни с таинственной операцией «Каталина».
Но ведь именно об этой аварии упоминалось в документе из той злополучной папки. Значит, не случайность? Но какая может быть связь между аварией на шоссе и мчащимся к границе поездом? Поезд шел по своей колее, и ему не было никакого дела до того, что сотни машин были вынуждены отправиться к местам назначения по объездным дорогам. Лиза представила себе, как машины проезжали по деревушкам и их жители сначала глазели на потоки автомобилей, а потом, наверное, попытались извлечь пользу из такого события. Вынесли к дорогам какие-нибудь фрукты. Или мед со своих пасек. А может быть, никто ничего и не выносил? Ведь автомобилисты нервничали. Они и так задержались в пробках на несколько часов. Они наверняка опаздывали, торопились, гудели клаксонами, возмущались, когда кто-то останавливался. А Восточный экспресс в это время летел на всех парах к германской границе. На всех ли парах?
Лиза попрощалась со строгой дамой, которая тщательно проверила, все ли взятые материалы Лиза вернула, и только после этого величественно кивнула головой.
Лиза вышла на залитую солнцем улицу. Яркие домики после мрака архива сразу улучшили настроение. За столиками кафе сидели люди, с удовольствием рассматривавшие незнакомку, одетую по последней моде. Кто-то ее узнал, и за спиной Лиза услышала шепот: «Модельер!.. Высокая мода!..» Лиза сдержанно улыбнулась и собрала всю волю в кулак, чтобы не обернуться и не замедлить шаг. Приятно все-таки быть звездой. А этот Мец – ничего городок. Симпатичный. Лиза свернула за угол и села за столик первого попавшегося кафе. Официант, жгучий брюнет с тонкими усиками, подлетел почти мгновенно. Он весело рассматривал Лизу, словно взвешивал, заговорить ли с ней сейчас или лучше подождать до конца трапезы.
От предложенного меню Лиза отказалась.
– Сварите мне, пожалуйста, кофе по-турецки, – попросила она. – Покрепче и погорячее.
Официант улыбнулся, как-то загадочно
