И за надежность он, Струев, будет бороться, будет нещадно пресекать расхлябанность подчиненных в любых ее проявлениях. Он покончит на ЛИС с благодушием. Конечно, у каждого свое самолюбие, свой гонор, но ради такого дела надо поступиться всем.
Снова вспомнился Волчок. Жаль его. Очень жаль. Если и выживет, то останется калекой. Путь в небо ему заказан. А ведь случись это в зоне — он прыгнул бы… Машина, если уж на то пошло, — металл. Зато сам был бы здоров. И летал бы себе на здоровье!
Наконец все собрались, и Струев открыл совещание. Он встал, медленным взглядом обвел присутствующих.
— Я собрал вас, чтобы посоветоваться по ряду наболевших вопросов, — начал он, продолжая ощупывать глазами каждого. На какой-то миг натолкнулся на твердый непроницаемый взгляд Аргунова и торопливо перескочил дальше. И, как бы беря реванш за мимолетную робость, Струев заговорил жестко, отрывисто: — В работе ЛИС накопилось немало мусора, и его надо выгребать сообща. Прошу высказаться с предложениями и рекомендациями. Все вы люди здравомыслящие, каждый соответствует своей должности. Недостатки, которые отметила комиссия, вам прекрасно известны. Кто хочет высказаться?
— Я, — подал голос Суматохин.
— Пожалуйста.
— Прежде чем мы начнем выгребать мусор, как ты выразился, ты должен нам ответить: что ты сделал с Валеркой?
Струев криво усмехнулся:
— Я? А при чем здесь я? Ты что, не был на собрании?
— Был, — ответил Суматохин, — сидел напротив тебя и все думал: заговорит в тебе совесть или нет? Не заговорила.
— И теперь ты должен нам ответить… — это уже вступил в разговор Волобуев.
Но Струев не дал ему договорить:
— Что это? Суд?
— Да, если хочешь. Суд товарищей.
Суматохин подскочил к столу, за которым сидел Струев. Казалось, он сейчас кинется на него.
Андрей сделал предостерегающий жест.
— Погоди, Андрей! — Суматохин жег глазами Струева: — Не ты ли старался удивить всех, не ты ли занимался показухой? Ты на это и Валерку подбил! Вспомнил? Или память коротка? А теперь все шишки на Аргунова да на Денисюка!
— Тормози! — Струев поморщился. — Никто на Аргунова шишек не валил. И не время сейчас разбирательством заниматься. Надо наметить дальнейший план нашей работы…
— А пошел ты со своим планом! Ты чуть не угробил человека, а судить тебя, подлеца, нельзя…
— А я ведь могу и обидеться, — тихо, но отчетливо проговорил Струев. — Ты, Федя, говори, да не заговаривайся. Почему это я должен отвечать за Волчка? Что, у него своего ума не было?
— А почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? — вскипел и Волобуев. — Он, слава богу, жив!
— Вот и прекрасно! — ответил Струев. — Представляю, что бы вы со мной сделали, если б он погиб… Вернется Волчок из больницы, сам все расскажет. А ваш суд я не признаю, понятно? И хватит разводить базар! Я не потерплю, чтоб у нас на ЛИС… — Он твердо, в упор, поглядел на Аргунова. — Так что придется вам всем, — он подчеркнул это «всем», — приспособиться к иному стилю руководства. А сейчас — по местам! Работа не ждет.
Испытателям сверхзвуковых истребителей приходится выполнять самые разнообразные задания — от высшего пилотажа и «прыжков» на потолок до длительных полетов на предельную дальность. Приходится стрелять из пушек и ракет, отрабатывать самые различные перехваты, а когда в этом назревала необходимость, и перегонять самолеты в боевые полки.
Федор Суматохин не умел летать ровно. Да он и не признавал таких полетов, где все должно быть как по ниточке: чтобы стрелки пилотажных приборов стояли как вкопанные, чтобы никакой перегрузки не было и чтобы лишь двигатель напоминал, что ты в воздухе, а не на земле. Не любил он маршрутные полеты, особенно на выработку топлива. Иногда Федор клянчил у Волобуева:
— Жора, сходи вместо меня по маршруту, а? Ну что тебе стоит?
Волобуев обычно не отказывался, да и как откажешь Суматохину, который хотя и взрывчат натурой, но друг надежный, никогда не подведет.
Суматохин мрачно ходил с кием вокруг бильярдного стола и с ожесточенностью вгонял в лузы шары. Волобуев только что вернулся из полета и сидел, развалившись на диване, в ожидании, когда его самолет подготовят к очередному заданию.
— Что невеселый? — спросил он у Суматохина.
Тот отмахнулся:
— Посмотрел бы я на тебя, как бы ты веселился, если б тебе пришлось лететь вместе со Струевым…
— Уж я бы его покатал!.. — сквозь зубы процедил Волобуев.
— Ну и я покатаю!
В это время по селектору прозвучало:
— Федор Иванович, ваша машина к полету готова!
Суматохин рванулся к двери.
Аргунов, слышавший этот разговор, поспешил за Суматохиным. Он нагнал его у диспетчерской:
— Федя, давай я вместо тебя слетаю.
— Это еще зачем?
— Боюсь, нервишки у тебя…
— Ничего, выдержат!
— Ну, смотри…
Обычно, когда предстояло лететь на спарке, испытатели шли вместе переодеваться, вместе заходили в диспетчерскую, вместе торопились на стоянку.
Струев переоделся и ушел к самолету раньше. Впрочем, Суматохин не огорчился. Чем шагать рядом, слышать его тяжелое дыхание и видеть, как Струев морщит, будто чем-то недовольный, свой нос, — лучше уж одному!
В Струеве Федора раздражало все: и пятна на шее, когда тот был не в духе, и привычка тяжко вздыхать, и даже его уши, маленькие, точно обкусанные сверху. А с тех пор как Струева «водрузили на коня», как с горечью шутил Волобуев, у него даже манера говорить изменилась — теперь он выражал свои мысли подчеркнуто неторопливо, обдумывая каждое слово, как бы остерегаясь, что его могут, не дай бог, поправить.
Суматохин от негодования скрипел зубами.
Аргунов тоже все видел — чересчур заносит Струева, — но понимал: в данной ситуации обижаться на него не стоит.
— Побереги, Федя, свои нервы для особого случая в полете, — успокаивал он Суматохина.
— Это и есть особый случай! — кипятился Федор. — Особый случай в жизни! Как ты, Андрей, можешь быть таким хладнокровным? Ведь Струев, чуть что, как прокурор: в Воздушном кодексе, параграф такой-то, страница такая-то, сказано… И давай молоть языком! А вы с Жоркой словно воды в рот набрали. Эх, перевелись летчики!
Такие взрывы у Суматохина в последнее время повторялись все чаще. А сегодня он так и заявил Аргунову:
— Уйду я от вас! Брошу директору на стол заявление — и на все четыре стороны!
— Успокойся, — сказал ему Андрей. — Никуда ты не уйдешь.
Федор еще издалека увидел, как Струев медленно, со значимостью, поднимался по стремянке, как он занес через борт ногу, будто позируя перед объективом, как неторопливо сел, позволяя механику привязать его ремнями.
