«Вон оно что, перетянул ручку», — пронеслось в голове Аргунова.
А Климов продолжал:
— Сопутствующие причины: организация летной работы на ЛИС поставлена недостаточно четко, а дисциплина полета оставляет желать лучшего. Самолет совсем новый, мало знакомый даже испытателям конструкторского бюро, а летчики завода выделывают на нем выкрутасы. Отмечаю полную несостоятельность руководителя полетов Денисюка. Кроме того, летно-испытательный комплекс не отвечает требованиям документов, летная служба захирела, авария, таким образом, уже назревала.
Потом один за другим выступали представители служб, высказывая наболевшее.
— Мне кажется, нас должен насторожить сам самолет, — сказал главный инженер завода. — Где-то недоработочка чисто конструкторского порядка. В этом еще разобраться надо…
— В случившемся есть доля вины и моей группы, — признался начальник летно-эксплуатационной группы. — Я, как начальник, не вошел в контакт с испытателями. Также бездействовал и методический совет.
Несколько раз поднимал руку Суматохин, пока ему не дали слова.
— Руководитель полетов? — с места в карьер начал он. — Нашли-таки стрелочника! Но ведь не он делает погоду на ЛИС! Ему, как ни странно, у нас отвели роль диспетчера: он дает только взлет-посадку. Всем же остальным напропалую командует Востриков. «На старт!» — и поехали. Нет ли, есть ли погода… И еще: раз самолет сорвался в штопор при скорости четыреста двадцать пять километров в час, то возникает вопрос: почему? На прежнем самолете я в верхней точке петли видел скорость двести — и ничего, самолет прощал. Я лично считаю, что первопричиной срыва все-таки является более задняя центровка, не гарантирующая безопасности пилотажа вообще…
«Да, вероятно, машина запущена в серию поспешно, а возможно, и преждевременно. И вот она, первая горькая ягода», — думал Андрей.
— Кто еще хочет высказаться? — обратился к присутствующим Климов.
— Я скажу.
Откровенно говоря, Андрей не хотел выступать. Он еще не совсем разобрался в случившемся, но знал и другое: как старший летчик-испытатель, он больше всех ответствен за своих товарищей, и эти товарищи ждали теперь его слова.
— Во-первых, я хочу быть правильно понятым. В том, что случилось, больше всего виноват я. Но… — он помолчал и долгим взглядом обвел всех присутствующих, как бы привлекая особое внимание к тому, что он сейчас скажет, — мы, испытатели, уже не раз заявляли: машина сырая. К кому, как не к летчикам, надо в первую очередь прислушиваться? Так нет же — давай, давай… Конечно, мы все понимаем: план. Но и план надо выполнять разумно. Я не оправдываю Валеру, простите, Волка. Валера молод. Его бы предостеречь от бесшабашности, что, впрочем, я и пытался сделать. Да, видимо, плохо пытался. — Он выразительно посмотрел на Вострикова, и тот съежился под его колючим взглядом. — Впрочем, — добавил Аргунов, — я не оправдываю и себя. В общем, моя вина. — Он сел.
Слово взял директор завода Георгий Афанасьевич Копытин. Грузно поднявшись, ои заговорил властно, с нескрываемым раздражением:
— Поймите и меня правильно. Разговор идет не об экономических делах, хотя машина стоит немало. Расследованием установлен ряд кричащих безобразий в летной службе. В частности, беззубость руководителя полетов. И не только руководителя полетов! — Копытин бросил взгляд на Аргунова. — Нам, товарищи начальники, следует занять по отношению к конструкторскому бюро более твердую позицию. Но вместе с тем мы не должны впадать в панику, мы всегда связаны с риском, такая наша работа.
Он передохнул и поочередно поглядел на всех, будто оценивая, правильно ли поняли его.
— Вот тут выступал Суматохин, — продолжал он. — Возможно, он прав — центровка на самолете действительно несколько смещена назад. Но об этом знают в конструкторском бюро, они, естественно, уже предпринимают кое-какие меры. Искусственно утяжеляют носовую часть самолета. Но это не выход из положения, нельзя возить на самолете бесполезный груз. Во многом прав и шеф испытателей Аргунов, но теперь это уже звучит запоздалым эхом. В общем, выводы. Приказом по заводу за проявленную бездеятельность руководителя полетов Денисюка с занимаемой должности снять и впредь на ответственные посты не назначать. Заместителем начальника ЛИС по летной части вместо Андрея Николаевича Аргунова назначить… — он наклонился к Вострикову.
— Струева, — подсказал тот.
— Струева, — закончил директор.
— Парадокс! — во всеуслышание бросил Суматохин.
Директор еще строже сдвинул брови и с нажимом в голосе продолжал:
— А вам, начальник ЛИС товарищ Востриков, за попустительство воздушному хулиганству объявляю выговор. Что же касается Волка… Он сам расплатился за свою недисциплинированность и, понятно, к летной работе больше не вернется. Все. Я кончил.
Удрученно слушал директора завода Аргунов. То, что его понизили в должности, — не беда. И поделом: уж очень мягок был по отношению к своим подчиненным. Но почему вместо него назначили Струева? Не Волобуева, не Суматохина, а этого выскочку! Нет, здесь вопрос не в самолюбии — от этого будет страдать общее дело. Но ничего, время покажет, со временем разберутся, а вот Володю Денисюка жаль…
Аргунов вдруг порывисто поднялся:
— Я против!
— Против чего? — повернулся к нему Копытин.
— Меня вы можете наказать, а руководитель полетов здесь ни при чем.
Директор завода пристально поглядел на Аргунова.
— Все! Прения окончены. Все по местам!
Собрание закончилось, но люди не расходились, курили, высказывали друг другу наболевшее.
Гокадзе перехватил двинувшегося к дверям Аргунова:
— Не панимаю, Андрей, ты что, блаженный? Ударили по левой щеке, подставляешь правую! Почему не защищаешься?
Аргунов ничего не ответил.
— Извини, дорогой, — вступился за него Суматохин. — Ты человек горный, гордый. Он — равнинный, русский. Душа у него открытая, и попробуй разбудить в нем зверя. Доверчив уж больно…
В стороне от всех молча и сосредоточенно курил руководитель полетов Володя Денисюк.
«Уже чужой», — взглянув на него, подумал Аргунов. Было нестерпимо обидно за Володю. Для него уход с ЛИС — тяжелый удар. Это была, можно сказать, последняя ниточка, связывающая его с небом. Андрею не раз случалось наблюдать, как преображался Денисюк, когда над стартом проносилась сверхзвуковая машина и, круто изменив траекторию полета, устремлялась прямо в зенит. В такие минуты Володя прямо-таки расцветал. Счастливыми глазами провожал он машину и, не выдержав, кричал в микрофон:
— Пять с плюсом!
