Ю. П. Ну хочешь, оставь.
(актрисе В.) Тут я бы тоже помарал. Ну почему Вы считаете, что нельзя вымарывать? Почему нельзя?
Актриса В. Главным образом потому, что это Пушкин. Не случайно Пушкин написал об одном и том же три раза.
Ю. П. Никакого кощунства в сокращении нет. Если б Пушкин жил в наш век, он бы тоже сокращал.
(Возник спор о разночтениях в разных изданиях «Бориса Годунова».)
Актер 3. В прижизненных изданиях, как это всегда бывает, много редакторских исправлений. А потом по рукописям был восстановлен подлинный пушкинский текст.
(Продолжается чтение.)
Ю. П. (актеру 3.) Ты впадаешь в штамп. Это огромный монолог летописца. Вспомни, как Тихон разговаривает со Ставрогиным в «Бесах». Так и тут, мне кажется, Пимен благоволит к Григорию. Он грамотен, ему старец надеется передать свои дела. Бесовские наваждения мучают твоего послушника. Ты монолог должен на конкретное дело нанизывать — хочешь помочь юноше избавиться от бесов. И ты не думай, что он старик. Тогда стариками считали шестидесятилетних. А теперь про семидесятилетних говорят, что они в расцвете сил.
(Актеры обсуждают относительность возрастов, изображают типажей.)
Ю. П. Ну, хохмачи, веселый народ, давайте дальше.
Актер 3. Чтоб сыграть в монаха, надо по церквям походить, проповеди послушать.
Ю. П. Ну, это уже ваше дело. Полезно не на великие службы пойти, не на Пасху, когда у церкви экстаз. У католиков — Рождество, а у нас Пасха и Богородица сильнее всего действуют на людей.
(29.12.1982)
Пимен
(пишет перед лампадой)
Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною —
Давно ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно,
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходят до меня,
А прочее погибло невозвратно…
Но близок день, лампада догорает —
Еще одно, последнее сказанье.
Ю. П. Обязательно этот кусок надо особо выделить в спектакле. Мы очень плохо знаем свою историю. Переделываем ее, как угодно новому правителю. И это нас губит. В этом — смысл всей пьесы.
Важная мысль, современная, про нас: потомки православных любят своих царей поминать за добро, а грехи их забывают. Это ж на ваших глазах происходит.
Весь кусок Пимена — светлый. Он — как Альфред Гарриевич [Шнитке]. Сам болен, а глаза сияют. Но тут нельзя так в себе, внутри переживать, ковыряться. Тогда не идет мысль, драматургия. Сцена останавливается. Нельзя тут впадать в сентиментальность.
![]()
Слева направо: А. Шнитке, Б. Можаев, Д. Покровский, Ю. Любимов на репетиции спектакля «Борис Годунов»
Пимен — светлый старец. Как Рерих. Мне рассказывали, как к Святославу Рериху — ему уже 86 лет — приехали наши за рукописями отца. Вышел бодрый человек, чинно одетый: «В Москве надо искать, в частных домах. Батюшка все в России оставил. Хоть и был отвергнут там. И второй раз его не пустили. Был он до конца в твердом рассудке. Надо очистить себя, к смерти приготовиться, тогда все будет нормально. Говорят, у него были встречи с Богом в Гималаях. Хотите верьте, хотите — нет».
Пимен — старый, мудрый, спокойный. Голос грудной, сосредоточенный. Зачем такая истеричность? Спокойнее. Не нужна тут плохая декламация. Поищи стариковскую походку. Устало, медленно, расслабленно двигайтесь. Воспоминания у него хорошие, светлые. Тогда снимется штамп строгого старца из оперы Мусоргского.
Он не ехидный. Он надеется, что летопись напишет и это пригодится. Кто-нибудь перепишет. Вот мы ведь тоже переписали. И пригождается. Ведь будем теперь играть спектакль запрещенный. Вот репетицию нашу тоже записывают, может, когда-нибудь пригодится…
Картина 6. «Палаты патриарха»
Картина 6. «Палаты патриарха».
Патриарх — В. Штернберг.
Игумен — К. Желдин.
(8.02.1982)
Ю. П. (актеру Ш.) Почитай, пожалуйста, за патриарха.
(Продолжается чтение.)
Ю. П. Тут надо подсократить. Александр Сергеевич считал, что надо все объяснить, но теперь народ дошлый, телевизор смотрит, поэтому сразу секут.
(После слов патриарха: «Однако нечего царю и докладывать об этом…»)
В картине игумен сообщает патриарху о побеге Григория из монастыря. Он характеризует Пимена, которому Григорий был отдан в обучение, как «старца кроткого и смиренного»; Григория же — как «весьма» грамотного: «читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога».
Услышав эту весть, патриарх восклицает: «Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах он, сосуд диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву; эдака ересь! буду царем на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен».
Ю. П. Вот этот момент очень важен. Ведь всегда говорят: «Не надо беспокоить… Дел много…» И тогда то же было. Не хотели царя-батюшку плохими новостями расстраивать. А доложи Борису вовремя, вся история, возможно, пошла бы по-другому.
(13.02.1982)
(Актер Ж. спрашивает у Ю. П. о характере Пимена, о его отношении к патриарху, к самозванцу.)
Ю. П. (актеру Ж.) Ты, по-моему, усложняешь. У Александра Сергеевича нет текста, подходящего под этот твой подтекст. Ты тут просто докладываешь: Пимен — грамотей. В церкви ведь иерархия до сих пор строго соблюдается. Дисциплина армейская, даже посильнее. Там просто нельзя возражать.
Актер Ж. Но мне можно пофантазировать о том, что мне может попасть за такой доклад (о бегстве Отрепьева из монастыря)?
Ю. П. Можно, все можно. Но тут главное — не рассаживаться. Стремительность должна быть. Пьеса очень большая. Надо сокращаться. Мне кажется, главное сыграть в спектакле одно колено: «Что делать?» Держали в монастыре — был полезный человек. А вот сбежал!
(Актеру Ж., после слов «Ересь, святый владыко, сущая ересь».) Вот тут ты подтекст тяни: ай-ай-ай-ай-ай!
