Они ж тут обсуждают вопрос о невозвращенце. Это знаете, у Раковского, зама Ярузелъского, сын сбежал на Запад. И все сплетничают: «Да чего там, он сам его сплавил!» Вот как надо [играть сцену].
Картина 7. «Царские палаты»
Картина 7. «Царские палаты».
Первый — А. Трофимов, А. Серенко.
Второй — А. Граббе.
Царь — Н. Губенко, В. Шаповалов.
(13.02.1982)
Ю. П. (актеру Т.) Вы сейчас злого недоброжелателя Бориса играете, а надо сыграть другое: «Чего творится? Как он себя окружает? Болен, что ли? Кудесников зачем-то зовет».
Речь идет о диалоге стольников:
Первый
Где государь?
Второй
В своей опочивальне
Он заперся с каким-то колдуном.
Первый
Так, вот его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи. —
Всё ворожит, что красная невеста.
Желал бы знать, о чем гадает он?
‹…›
За диалогом следует знаменитый монолог вдруг появившегося Бориса:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной —
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком —
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства —
Меня, меня, несчастного отца!..
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу —
Монахиню смиренную… всё я!
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. —
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда — беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
(После монолога «Достиг я высшей власти».)
(Актер Г. читал без запинки, наизусть, механически.)
Ю. П. (актеру Г.) Давай подумаем, на что класть этот монолог, чтоб он был действенным.
Актер Г. На самочувствие?
Ю. П. Нет, мне кажется, тут есть еще что-то. Ты ведь правил долго. Правил, еще не будучи царем. И наконец достиг… И что? Шестой год царствуешь, а счастья нет. И начинается разбор. Наивны мы!
Я бы не замыкался в себе, выносил бы все на суд мирской. Борис имеет смелость выйти с покаянием ко всем, к зрителям… Тогда будет страшно. Пустота… Зачем?.. А иначе получается эпическая штука. Попробуй, хотя бы грубо. Как в сказке — оказалось, что король голый. ‹…›
Актер Г. Хорошо, я попробую. Дома.
Ю. П. Нет, сейчас. Мне важно проверить. Важно зацепить тебя. А то ты на этот монолог наляжешь, и станет статично. А ведь Александр Сергеевич просит стремительности. Вот актеру Б. я это внушаю, внушаю, и был момент, когда он усек.
Тут очень важно, чтоб все било в одну цель, в нравственную штуку.
Актер Г. По-моему, это должно быть покаянием. Но и покаяние может быть разным. Одно дело — на площади, другое — в кабинете, третье — в охранке.
Ю. П. Тут — исповедание на паперти. Иначе пойдет статика. И ничего ты не сделаешь. ‹…› Шел-шел-шел… Шесть лет! Все для этого — все для этого! И… пустота. Глупо…
(Актер Г. пробует читать монолог.)
Ю. П. Тут он открытия для себя делает: «Живая власть для черни ненавистна!» Я тут спрашиваю шофера: «Ты чего его, усатого [портрет И. Сталина], повесил?» Он: «При нем порядок был!»
Актер Г. Я боюсь, что будет опасность душевной обнаженности. Я понимаю, что у Брехта были такие исповеди в «Добром человеке»: «Что это за город!..» Но то Брехт, хотя, может быть, и тут современный театр. Тут Борис, как Данко, вытащил дерьмо сердечное и дает — вот вам!
(Актер Г. читает монолог еще раз.)
Актер Г. Так вы хотите?
Ю. П. Да, лучше.
Актер Г. А мне кажется, это — газетно. Что-то пропагандистское.
Ю. П. Давай я тебе покажу этюдно. Если сумею убедить — бери. Неважно, что я не буду стихами читать. Я текст не помню.
(Ю. П. показывает, читая текст с голоса актера Г. Комментирует смысл произносимого и состояние Бориса.)
Ю. П. Смотри, какая фраза: «Безумны мы, если идем на поводу у черни». Вот вам пример: вы голодали — я все отдал. То-то, то-то, то-то… И что из этого вышло?
Какая была экспозиция до этого? Что-то с царем стряслось. Болен, наверное. Колдунов вызывал. А он выходит и открыто нам всем говорит, как есть.
Актер Г. Я могу и так сыграть…
Ю. П. Только так! А иначе — сильнее будет оперный певец. Ведь монолог написан гениально: он обрушивается на людей. И есть в нем момент неожиданности. На меня это действует сильно. У Пушкина часто бывают неожиданности. Даже у Сальери — «головного» человека. Когда он говорит: «Нет правды на земле…» Пауза. И открывает неожиданно: «Но нет ее и выше!» И я удивляюсь вместе с ним. А тут я вижу государя, который выходит и говорит страшные вещи. Мы только еще гадаем, что он скажет, а он пронзает нас. Он говорит: «У меня есть опыт огромный, есть система власти… Но что я могу?» Это он к нам обращается. А если ты будешь про себя говорить, не получится.
