— Павел Алексеевич, за вами жена приедет?
— Сестра. А может, водителя вызову. Но сначала позвоню Светланке. Она, наверное, там с ума сходит. Никто ж не знает, где я, — просвещал он, уплетая блинчики.
— Она младше вас?
— Старше.
— Намного?
— О, да! На целых две минуты.
— Так вы двойняшки?
— Так точно, и это, доложу вам, нас устраивает вполне.
— Я знаю. У меня ведь тоже два брата. Без них мне бы не выжить.
Павел Алексеевич дожевал последний блин, выскреб ложкой розетку с вареньем, допил чай и, довольно отдуваясь, откинулся на подушки.
— Вы, Наташенька, не смогли бы вылечиться, прежде всего, без хороших лекарств и толковых врачей. Последних, кстати, в наше время днем с огнем не найти, свети не свети. А за завтрак спасибо, потрясающие блины! И варенье классное, мое любимое, из вишни. Умеете вы угадывать вкусы.
— На здоровье. — Она взяла поднос и сделала шаг к двери.
— Постойте, — ухватил ее за руку Страхов и скривился от боли: — Черт!
— Вам нельзя делать резких движений, Павел Алексеевич, — разволновалась Наталья. — Конечно, я побуду с вами, если хотите. Я же все равно ничем не занята. Только посуду вымою.
— Вы заняты мной. А я наглею, требую все больше и больше, так?
— Не так, — улыбнулась она. — Подождите минуту, сейчас приду.
Она вернулась с гитарой.
— Наташа, вы ангел! А может, колдунья? Как вам удается прочитывать чужие мысли?
— Что спеть?
— А все! Все, что знаете. Но если можно, начните с той, что пели тогда в своей комнате, про поезда.
— Нет, повторяться не будем. — Она пробежалась по струнам и запела неожиданно низким грудным голосом:
— Петр Великий, Петр Великий,Ты один смелее всех,Для чего на север дикийПонесло тебя на грех…[4]
Это была совсем другая Наташа. Не та, что тащила на себе по снегу двоих, не та, что невозмутимо подпихивала под чужой мужской зад больничную утку, драила, как юнга, полы, пекла пироги с блинами, брила, мыла, и не та, что читала сказку. Освещенное солнечным светом, выводило мелодию чудо, которому только по глупости дали человечье имя. Она воспринималась даже не как молодая красивая женщина, от которой потерять голову запросто может любой мужчина, нет. В ней таилось что-то непонятное, необъяснимое, недоступное, от чего переворачивалась собственная душа и менялось восприятие мира. При всех достоинствах и талантах в ангелы она не годилась, но и чертовкой назвать ее было нельзя. Однако разглядеть в этой белобрысой смуглянке и то, и другое не составляло никакого труда. Павел Алексеевич порадовался, что оставаться здесь долго ему не придется, иначе сгорит он с этой Натальей, как швед под Полтавой.
— Все, — певунья отложила в сторону гитару и заметила с улыбкой: — У вас такой вид, будто вы решаете, куда вам лучше сейчас отправиться: на небеса или в преисподнюю.
— Почти угадали.
— Поверьте на слово, Павел Алексеевич: нет ничего лучше, чем просто жить. Это особенно понимаешь, когда проходишь все круги ада и попадаешь в рай. Ни там, ни там — ничего хорошего: мука и скука. Хорошее здесь, на земле — со всеми мерзостями и благородством тех, кто на ней живет. А теперь вам надо отдохнуть. Задернуть окно?
— Нет.
Она молча кивнула, отставила в сторону табуретку, на которой сидела, и двинулась из комнаты.
— А когда приедет ваш брат?
— Завтра утром, думаю, часам к девяти. Петр у нас жаворонок, в шесть уже на ногах.
— Отлично, может, и я скоро на ноги встану.
— Не «может», а точно, — заверила она, закрывая дверь.
День прошел за вялым чтением детектива и в послеобеденной полудреме. Хозяйка расстаралась, накормила гостя таким обедом, после которого грех не подремать час, другой. А когда за окном стемнело, он крикнул Наташу и попросил включить свет.
— Так хорошо?
— Отлично.
— Что-нибудь нужно?
— Только смотреть на вас. Но перед смертью, как говорят, не надышишься, — пошутил Страхов.
— Кстати, о смерти, — она вышла и тут же вернулась с небольшим предметом, завернутым в старую газету. — Вот, — сунула под нос, — наверное, ваше. Я нашла в машине, вернее, это упало на меня, когда я вас вытаскивала. В другой ситуации ни за что бы не взяла, не люблю прикасаться к чужим вещам, тем более к таким. Но тут я подумала, что вам, наверное, будет неприятно, если это увидит кто-то еще.
Он развернул газету, уже зная, что скрывают пожелтевшие буквы.
— Вы правы, это мое. Спасибо, Наташа.
— Не забудьте забрать с собой, — лучше бы ее голос выражал недовольство, брезгливость, ужас — что угодно, только не был так равнодушно вежлив.
— Подождите! Вы можете меня выслушать?
Она держалась за ручку двери, сомневаясь, стоит ли внимания тот, кто держит под рукой пистолет. Потом незаметно вздохнула, вернулась к своей табуретке:
— Слушаю вас, Павел Алексеевич.
И Павел Алексеевич неожиданно выложил всю подноготную, все, с чем таскался больше двух месяцев, с того лондонского звонка. Не рассказывал — очищался от мерзости, которая на него налипла. Не пытался себя обелить, не считал нужным чернить других — выкладывал начистоту. Как самому близкому человеку, как случайному попутчику, как на исповеди — попу. И непонятно, с чего вдруг его понесло: то ли из-за неосознанного стремления вернуть искренность девушки, то ли из страха потерять уважение к самому себе.
— А теперь думайте, что хотите, — закончил свой рассказ Страхов. — Только очень прошу вас, Наташа, прикоснитесь еще раз к чужой вещи. Выбросьте на помойку, утопите, сожгите, но уничтожьте этот чертов «Макаров»!
— Хорошо. Если вы не передумаете, я найду способ, как от него избавиться. А сейчас постарайтесь заснуть. Завтра мы должны доказать доктору, что оправдали его доверие и не зря он оставил вас дома, а не поволок в больницу, хорошо? — В ответ он молча улыбнулся: еще как не зря!
…Петр приехал ровно в девять. Павел Алексеевич запивал омлет чаем, когда в дверном проеме вырос здоровенный детина под два метра ростом с парой костылей под рукой. Короткая стрижка, очки, чеховская бородка, коричневый, ручной вязки свитер, джинсы и бьющая через край энергия. Наверное, рядом с таким врачом больной уверен, что победит любую болезнь.
— Доброе утро! Как жизнь?
— Здравствуйте, — улыбнулся Страхов, невольно подпадая под обаяние этого энергичного, жизнерадостного симпатяги, похожего скорее на успешного бизнесмена, чем на сельского лекаря. В Натальином брате совсем не было показной озабоченности и фальшивого интереса, что обычно отличает почти всех эскулапов. К сожалению, с этой братией в белых халатах Павел Алексеевич успел познакомиться: лет пять назад ему удалили аппендикс. На деньги, оставленные во врачебных карманах, можно неделю отдыхать на Майорке. — Жизнь, доктор, как всегда, бьет ключом, но пока почему-то по моей голове.
