В 1930 г. Северный рабфак Ленинградского университета был преобразован в Институт народов Севера — с новой администрацией и новыми учебными планами. Судьбу Комитета Севера повторило и его любимое детище. «Северники», энергично поддержанные Смидовичем и возглавляемые Я.П. Кошкиным (который сам был ветераном Гражданской войны, ходил на занятия в шинели и хорошо владел риторикой классовой борьбы){912}, выиграли сражение за административную автономию, но проиграли войну за дух института. В нем больше не занимались образованием ради образования и не преподавали английский язык. Упор был сделан на практические навыки и идеологическую подготовку. К существующим отделениям партийного и советского строительства и педагогики добавились отделения колхозного строительства, снабжения и промышленности. Каждый студент должен был уметь починить моторную лодку и правильно истолковать партийную директиву. По новым правилам приема, в институт допускались только дети бедняков, предъявившие соответствующие свидетельства{913}. Главной целью деятельности института было научить студентов распознавать проявления отсталости в хозяйственной, социальной, домашней и интеллектуальной жизни; очистить тело и дух; вернуться домой и вытащить своих сородичей из болота. Вот как описывал свое обращение один нанайский студент:
Я всегда жил в глухой, темной деревушке в густой тайге. Никогда не думал, что буду жить так, как живу сейчас. Здешняя жизнь вызывает во мне удивление, ибо до сих пор ничего подобного я не видел, живя в темноте и не имея никакого понятия о культуре, об успехах нашего социалистического строительства. Когда я приехал в Ленинград, мне как бы открылся новый неведомый мир. Увидев в первый раз первомайскую демонстрацию, я даже испугался, так как никак не мог понять, что это такое и куда идут все эти люди. Но потом я расспросил студентов, и они объяснили мне, что это есть демонстрация трудящихся Советского Союза, празднующих Первое мая. Все растения растут, мы также будем расти к новой жизни, мы, все трудящиеся Советского Союза. Мы будем идти четко нога в ногу с нашим краснознаменным ленинским Комсомолом и все будем участвовать в нашем социалистическом строительстве{914}.
Многие из них действительно участвовали в социалистическом строительстве, а позже, если верить «послереволюционным» жалобам, шли нога в ногу с комсомолом, «проводя коллективизацию путем запугивания и так далее»{915}. Когда эвенкийский студент Путугир узнал, что его родители причислены к кулакам, а его самого могут за это исключить из института, он написал следующее заявление: «Мои родители считались середняками по нынешнее лето. Зимой во время предвыборной кампании прошла дифференциация туземного населения где выявили кулаками их. Я как узнал об них сразу порвал связи с их и считаю ненужным связываться кулаками не трудовым элементом. Я связь держал как середняками до это время, и оказались они совсем не так. При получении известия об них тот же день написал заявление в Катунский тузрик [туземный райисполком. — Ю.С.] об отделении от них меня. В данное время никаких отношений не имею и не желаю иметь, ибо являюсь отделившимся от своих родителей»{916}.
Но даже если все студенты усвоили все прогрессивные идеи, достижения института были лишь каплей в болоте. В результате культурной революции число выпускников института выросло с шестнадцати человек в 1931 г. до пятидесяти в 1935-м{917}. Согласно отчету за 1930 г., 85% всех студентов были больны, и все страдали от недоедания. Некоторые писали отчаянные письма своим местным покровителям, жалуясь на холод и голод и умоляя прислать денег. «Пожалуй вы меня “приготовили”… к могиле, — писал И. Спиридонов “дедушке Мицкевичу и товарищу И.М. Суслову”. — Прощай, возможно больше не увидимся»{918}.
Между тем кампания по набору туземных студентов в областные технические училища натолкнулась на безразличие или враждебность местных властей и русских студентов. Училища предназначались для русских, обучение велось на русском языке, и туземных учащихся («некультурных и плохо говорящих по-русски») редко принимали с распростертыми объятиями{919}. Кроме того, во время сталинской революции во многих училищах заправляли местные комсомольские ячейки, которые терроризировали преподавателей, «бюрократию» и — а почему бы и нет? — туземцев. Так, например, обстояло дело в Ципиканском горном фабрично-заводском училище (ФЗУ), куда отправили для обучения группу эвенков:
Мы учиться хотели и пешком пришли в Ципикан к сроку. Там нам сказали, что занятия начнутся через пятнадцать дней. Поместили нас на вышке дома. На довольствие не зачисляли. Потом занятия еще отложили, и нас отправили заготовлять дрова за пятнадцать километров от Ципикана. Подошло время занятий, а нас с дровозаготовок не отпускают, не дают лошадей уехать в Ципикан. Занятия начались. Условий для работы не было. Над нами смеялись, издевались, никто нам не помогал. Учиться, наконец, стало нельзя, и мы ушли из горпромуча{920}.
Выход нашли в создании сети самостоятельных туземных отделений или даже специальных туземных техникумов. Таким образом, игнорировались и преследовались не отдельные студенты, а целые образовательные учреждения. В них не было учебников, учителей, а иногда и крыши над головой, а «политехническую систему образования» либо не применяли из-за недостатка оборудования, либо применяли как форму мобилизации туземной рабочей силы, не очень заботясь об образовании{921}. Когда исполком Дальневосточной области получил средства, предназначенные для туземного техникума, он забрал деньги, занял школьное здание и вышвырнул учащихся вместе со всеми их пожитками на улицу{922}. В их новом здании, в Николаевске-на-Амуре, учащимся не разрешали ловить рыбу себе на пропитание{923}. В течение месяца у голодных учащихся Эвенкийских окружных курсов советского и колхозно-кооперативного строительства «сменилось шесть учителей математики, три — по колхозно-кооперативному строительству, два по русскому языку и три зава». После того как учащиеся «наплевали в соленый суп, побросали сырой хлеб и демонстративно ушли из столовой», троих «зачинщиков» заставили носить дощечки с надписью «Разлагатель курсовой работы»{924}.
Так или иначе, в 1934 г. 148 представителей малых народов Севера окончили различные профессиональные училища{925}. Многие другие посещали краткосрочные курсы ликвидации безграмотности, организованные комсомольцами-«культармейцами». Разумеется, любые «культштабы», существовавшие на Севере, предназначались для русских, и добровольцам из числа некоренного населения требовались специальные «культпоходы», чтобы добраться до туземных стойбищ. Наиболее успешным таким походом была поездка «бригады», состоявшей из трех ленинградских студентов, в Дальневосточную область. Так как добраться до Чукотского, Охотского, Корякского и Сахалинского округов оказалось невозможным из-за их удаленности, бригада сосредоточила свою деятельность на окрестностях Хабаровска. Преодолев безразличие местного руководства и мобилизовав нескольких учителей и учеников из местных школ, ленинградцы провели три месяца в разгар путины, организуя курсы для «грамотных и малограмотных туземцев». Выпускники становились «культармейцами», ответственными за дальнейшее распространение просвещения. Чтобы преодолеть сопротивление со стороны «грамотных и малограмотных» туземцев, посещение занятий было сделано принудительным, а «культармейцам» были обещаны специальные удостоверения, дававшие им право «торговать в кооплавках без очереди». К концу похода в туземной «культармии» Дальневосточной области числилось 227 новобранцев{926}.
Ценность этих людей как культуртрегеров и культармейцев неочевидна. Вот послужной список одного эвенкийского «ликвидатора безграмотности»:
При проверке наших достижений на курсах я показал своим чтением хороший результат. Прежде всего, читаю свободно, громко и понимаю, что прочитаю. Могу рассказать всем сородичам, что прочитал в книжке. Уже раз выступал на сцене после курсов, читал по тунгусскому букварю рассказ «Красная Армия». Прочитал опять-таки хорошо. Теперь поеду домой в колхоз и буду ликвидировать неграмотность на тунгусском языке среди своих колхозников{927}.
Чтобы облегчить его задачу, власти заставляли туземные советы подписываться на широкий спектр периодических изданий. Эвенкийский ликвидатор еще не начал свою работу, а его родной Катангский национальный район уже получал тридцать различных газет и пятьдесят шесть журналов (надо полагать, на русском языке){928}. В то же самое время туземные округа начали получать и первые книги, изданные на местных языках: «Что такое колхоз», «Что такое совет», «Что такое суд», «Партия руководит», «Что дала Октябрьская революция трудящимся Севера», «Угроза войны и наши задачи» и «Как лечить больного человека»{929}.
