хотя и на сухую, без музыки.
Праздник проведем все там же: в подлеске Каменного Носа. Со всего аймака автолавки вызовем, людям денег раздадим. Но только, товарищи, хорошо и организованно проведем праздник. Помните, как в прошлый праздник Элбире искала своего мужа: «Ой-уй, люди! Выведите меня на след этого беглого Дьозулая! Его самого мне и за плату не надо, мне нужен костюм на нем, суконный, синий, в цене полкоровы. Ведь испачкает он тот костюм или оставит где, и его сжует скот или разорвут собаки. Ой, дура я, надо было привязать колокольчик на шею этому Дьозулаю, когда он отправлялся на этот бестибал…»
Ну, товарищи, вот так: лето есть лето, но зима у нас спросит, чем мы занимались летом. Мы, товарищи, предварительно подсчитали, и у нас, оказывается, есть уверенность, что мы и в этом году перевыполним все свои планы и обязательства. А в том случае… да что говорить-то, все ясно. Только не потеряем темп работы, только из-за какого-то просчета не допустим падеж скота. Ээ, как бы не сорвалась с нашего крючка рыбина, почти вытащенная на берег…
Вот и все, как говорится, опросталась моя сума…
Перевод с алтайского Д. Константиновского.
Николай Калитин
ОСУРГИНАТ
Не любит старый охотник Ефим Камыргин вспоминать о своем возрасте, считать уплывшие в прошлое годы. Потому и вопрос — «Сколько лет тебе, отец?» — заставляет его невольно вздрагивать. Даже не сам вопрос, а следующая после ответа реакция спрашивающего — то восторженное удивление, то участливо-жалостливое покачивание головой, а то и плохо скрытая мысль: зажился, мол, в этом мире старец… Не очень все это приятно, тем более что сам Ефим думает по-другому: хотя усы и борода его могут соперничать по белизне с горностаевым мехом, — рано еще ему вешать ружье на сук. Нет, немало он еще поездит и побродит по притокам любимой Лютенги — речки, с которой связано и детство его, и юность, и вся остальная жизнь. Особенно не хочется уходить теперь, хотя и появилась надежная ему замена — надежда и отрада внук Гриша. Прямо на глазах становится уважаемым в совхозе охотником, со своим почерком, своей твердом жизненной тропой. Его, Ефима, школа. Вот и тянет лишний раз в тайгу — полюбоваться на внука, а порой, глядишь, и совет какой дать, подсказать что. Главное, что не останется теперь без хозяина Лютенга, продолжит Гриша дело Ефима Камыргина, дело, предками завещанное и на совесть исполняемое. Что ни говори, а утешил внук под старость, утешил…
Длинным мамутом[10] тянутся мысли Ефима, под стать извилистой сокто[11], присыпанной снегом, по которой неторопливо бредет его верховой олень. Полюбил он в последние годы вот так неторопко нанизывать ожерелье дум в неспешном пути.
Еще немного — и распахнется перед ним долина Лютенги. С высокого увала завиднеются, задрожат в мареве горы на противоположном берегу, затемнеют рассекающие их распадки. А на одном из самых высоких мысов четко обозначится громадный ветвистый силуэт старого Осургината.
Осургинат… Как всякий мужчина в их роде, Гриша с детства знает эту священную лиственницу, помнит обычаи, с ней связанные. Конечно, следуя им, внук поставил палатку подальше от Осургината. Это так. Но вот стоял ли он под ним, склонив голову, просил ли об удаче?.. Скорее — нет. Своей дорогой он идет, новой, и не во всем должен следовать старикам. Главное — чтоб землю эту любил, пользовался ею по-хозяйски. А старый Осургинат и без поклонов молодых будет еще долго стоять над щедрой тайгой Лютенги, собирая на своих ветвях множество белок.
Что ни говори, а кровь потомственного следопыта дает о себе знать — в старину мы обычно начинали промысел от Осургината, вот и Гришу сюда потянуло. Конечно, он вряд ли кормил огонь и взывал к покровительству лесных духов, но уж наверняка внимательно осмотрел Осургинат, должен помнить старую примету — как много белок развелось нынче на священной лиственнице, так много будет их в окрестной тайге. Не раз уходил Ефим отсюда, окрыленный добрым предзнаменованием, и оно сбывалось. А теперь вот внук… Вспоминая о Грише, старик тепло улыбался в белые горностаевы усы.
До прошлого года молодых охотников в совхозе прикрепляли для обучения к нему, Ефиму Камыргину. А в этот сезон доверили Грише, будет двоих парней обучать таежным премудростям. Напарники внуку вроде неплохие попались. Один — сын русского старожила из поселка Чекурха — Стенай, а другой только училище промысловое окончил, родом откуда-то из-под Амги — Нюргуном зовут. Смотреть было на них приятно, как готовились к выезду — радостные, возбужденные. Свою молодость вспомнил. Да и что там, охотник охотника всегда поймет…
Непривычно как-то — Гриша, внук и… бригадир, наставник. Самому лет-то… А впрочем, к тайге привычен, родной дом она для него; и сноровистый, и смекалкой не обижен, и костер тебе в любой дождь разведет, и палатку в мороз поставит, а уж стреляет да топором орудует — любой позавидует. Только бы не возомнил о себе, не загордился…
Едет Ефим посмотреть на внука, за семьдесят верст едет. Как они устроились там? Как тропить начали? Как новички таежную науку осваивают? Все интересно деду. Внук наверняка рад ему будет, а уж для него самого встреча — праздник да и только!.. Недалеко уже до их стоянки, скоро продолжатель рода, как говорят эвенки, сушитель его копыт, выйдет навстречу, обнимет крепко. Новый хозяин Лютенги…
Старик вглядывался вдаль, ища дымок стоянки, но неожиданно для себя вдруг заметил его совсем рядом с Осургинатом. «Как, почему?» — удивленно всплеснулась мысль, защемило сердце, собрался морщинами лоб. «Неужели Гриша забыл, что нельзя так близко от Него?» Ефим заторопил оленя, весь подался вперед.
И еще раз больно резануло его грудь: где-то там, у поднимающегося над тайгой дымка, захлебываясь, трещала и выла мотопила, разрывая этими чужеродными звуками вековую тишь Лютенги. «Как же он мог, Гриша, рядом с Осургинатом… Такое… Как мог!..» — билось в голове.
Но все оказалось еще хуже. Выехав из-за деревьев на поляну перед священным деревом, Ефим чуть не свалился с оленя — Гриша и двое его друзей подпиливали мотопилой сам Осургинат!
