– Я не понимаю, – сказал Верен, старший отпрыск Фицроджера. – Столько времени уже прошло. Почему теперь вдруг суд вынес решение в его пользу?
– Почему? – презрительно скривив губу, переспросил Морис. – Да потому, что Брюнин лижет задницу кому надо, а где его язык не достает – там папаше помогает старший сыночек. Эта семейка целует зад архиепископу Кентерберийскому. Им благоволит сам Хьюберт Уолтер, а нынче его слово в стране – закон.
Он выпустил из рук последний клочок документа, чтобы пламя не обожгло ему пальцы, и затоптал горящий пергамент, размолотив его каблуком.
– Но, папа, что же нам теперь делать?
Морис пришел в ярость.
– «Папа, что же нам теперь делать?» – зло передразнил он писклявый голос Верена. – Хнычешь, как младенец в пеленках! У тебя что, своего ума нет?
Верен стал пунцовым.
– Есть, конечно, но я полагаюсь на родительский опыт. И как почтительный сын…
– Оставь на время свою почтительность! – раздраженно рявкнул отец. – Скажи, сынок, как, по-твоему, нам следует поступить? – поинтересовался он с вызовом и насмешкой.
Верен нахмурился, мучительно соображая, затем неуверенно спросил:
– Драться?
– После того как суд официально вынес решение в пользу Фицуорина? Да у тебя каша вместо мозгов! Почему, как ты думаешь, за все то долгое время, пока Фицуорины оспаривали Уиттингтон, они ни разу не пытались взять его приступом?
– Боялись, что у них не хватит сил?
– Нет, мой мальчик! – оскалил зубы Морис. – Любое применение оружия поставило бы их вне закона и лишило права официально претендовать на замок. Если мы сейчас поднимем против них оружие, то автоматически станем преступниками, и тогда уже нас будут выселять не одни Фицуорины, а все землевладельцы Шропшира. А с ними мы уж точно не справимся.
– Я бы подал встречный иск, – вступил в разговор младший сын Мориса, Гвин. – Даже если Фицуорин и водит дружбу с Хьюбертом Уолтером, последний занимает слишком высокое положение, чтобы вопрос о том, кто владеет Уиттингтоном, стал для него принципиальным. И к тому же мы тоже вполне можем кое с кем подружиться – да хоть с секретарями, которые исполняют указания Уолтера. – И Гвин выразительно похлопал по кошелю, висевшему у него на поясе.
Морис одобрительно оглядел младшего сына. Толковый парень, что и говорить. Эх, до чего же досадно, что он родился вторым! Отцу порой казалось, что мозги Верена застряли в утробе матери и Гвин, выбираясь наружу, прихватил их с собой.
– А что, это мысль, – кивнул Морис. – Да и не всегда же Хьюберт Уолтер будет королевским юстициарием. Он и так уже архиепископ Кентерберийский и папский легат. Столько должностей этот тип захапал, как бы не подавился или не лопнул от жадности!
Гвин погладил жидкую соломенную бородку:
– Если Фицуорины в большом фаворе у Хьюберта Уолтера, то наверняка есть другие важные люди, которым они перешли дорогу. Помнишь, ходили слухи о том, что Фульк-младший поссорился с принцем Иоанном?
Морис закусил губу и задумался. Некоторое время помолчал, а затем произнес:
– Да, что-то такое было. Подробностей не помню, но это легко выяснить. Принц Иоанн владеет землями на границе с Уэльсом, и если он и впрямь затаил обиду на семейство Фицуорин, то мы этим можем воспользоваться.
Гвин кивнул и посмотрел на отца, задумчиво прищурив глаза:
– Для нас станет удачным совпадением, если с Брюнином Фицуорином вдруг произойдет какой-нибудь несчастный случай…
Это прозвучало не как утверждение, но, скорее, как вопрос.
«Да Гвин не только забытые братом мозги прихватил, но и хитроумное коварство», – подумал Морис. Откровенно говоря, он не знал, стоит ли этим гордиться или нет. Ведь, как известно, иногда говорят «коварство», чтобы не сказать «бесчестье».
– Ну, это как посмотреть, – не согласился Морис. Подойдя к столу, он налил себе из кувшина вина и продолжил: – Не забывай, что у Фицуорина шестеро сыновей, и все такое же отродье, как их папаша. – Он болезненно поморщился, вспомнив стычку в Освестри. – Избавимся от одного дьявола – тут же придется иметь дело со всеми остальными.
– Но мы должны их остановить, потому что, если Фицуорины вступят во владение замком, у нас ничего не останется.
– Поверь, мой мальчик, – с чувством произнес он, – больше всего на свете я хочу вытащить меч и изрубить на куски весь этот поганый род, а ошметки сбросить во чрево ада, но… Если мы сделаем это, то одновременно уничтожим и себя. Нет, мы будем выжидать. – На лице его появилась ледяная улыбка. – Ведь не зря говорят, что имущество гораздо легче отстоять, чем завоевать.
Глава 14
Винчестер, лето 1198 года
Мод подошла к кровати и опустилась на колени, чтобы поцеловать украшенную епископским перстнем руку деверя.
– Дочь моя, – хрипло сказал Хьюберт и устало улыбнулся.
Губы у него потрескались, а дыхание было несвежим. Пот блестел в складках вялых щек и пропитал волосы вокруг тонзуры, так что они торчали каштановыми пучками.
«Неужели умирает?» – подумала Мод. У Теобальда в мыслях явно было то же самое. Они получили срочное письмо от домашнего секретаря юстициария, в котором говорилось, что архиепископ слег с лихорадкой.
– Хьюберт. – Теобальд тоже поцеловал церемониальное кольцо, а потом обнял брата.
Ввалившиеся глаза больного осветила веселая искорка.
– Не переживай понапрасну, Тео: ты старший, и я не намерен умирать раньше тебя. У меня на земле осталось еще слишком много дел, чтобы отправиться на небеса прямо сейчас.
Хьюберт попытался приподняться и облокотиться на подушки, но его сразил приступ мучительного кашля.
Теобальд помог брату сесть, а Мод принесла разбавленного вина. Хьюберт жадно выпил и, задыхаясь, опустил голову обратно на подушку.
– Но все равно, спасибо, что пришли.
– Глупец ты! – с чувством сказал Теобальд. – Загонишь себя в могилу работой.
– Лучше на себя посмотри, – парировал Хьюберт. – Ты ведь тоже не сидишь дома, праздно грея пятки у камина.
– Но я ведь не архиепископ Кентерберийский, папский легат, юстициарий, а также канцлер одновременно, – сказал Теобальд. – Всего-то занимаюсь сборами с турниров, выполняю функции выездного судьи да управляю парой поместий – жалкие мелочи по сравнению с тобой. И не говори, что я переживаю понапрасну. Как ни крути, ты не послал бы за мной, если бы сам не считал, что заболел очень серьезно.
Хьюберт потянулся к завязкам на вороте ночной сорочки:
– Не скрою, Тео, я был очень болен, но я искренне верю, что с Божьей помощью скоро поправлюсь.
– А потом что? Снова загонишь себя, доведя до очередной болезни?
