просачивается сквозь стекло, окутывая Бездушного мягким сиянием. Его кожа такая бледная, что, кажется, я могу рассмотреть даже просвечивающие сквозь нее вены. Темные волосы разлетелись по спинке кресла. Серебряные пуговицы украшают его тунику до пояса, где покоятся его руки с длинными переплетенными пальцами.
Он не шевелится, когда я вхожу. Двигаются лишь его глаза, он отрывает взгляд от стеклянного потолка, за которым виднеется закат, обволакивающий небо оранжевыми оттенками, и смотрит на меня.
Интересно, он смотрит на небо, потому что долго его не видел? Я отмахиваюсь от этой мысли. Может, мне и жаль Бездушного, однако я ему не сочувствую.
Бездушный наблюдает, как я подхожу к нему, выражение лица никак не выдает мысли. И его неестественно неподвижное положение меня пугает.
Я пришла не для того, чтобы обмениваться любезностями, так что даже не утруждаю себя тем, чтобы поздороваться с ним. Вместо этого я сразу задаю вопрос:
– Что имеют в виду, говоря, что губители душ способны делиться друг с другом магией?
Бездушный отводит взгляд, снова глядит на небо, украшенное алеющими облаками. Темные пятна у него под глазами стали заметнее, словно он плохо спал. Или он не хочет спать, потому что проспал слишком долго.
– Ты не теряла время впустую, как я погляжу.
Я стою близко к двери, но мне хочется отойти от него подальше. Всегда хочется убраться подальше от него и его ядовитой магии.
– Так это правда? – напираю я.
– Все губители душ способны на подобное, но, как и бывает во всем, у некоторых к этому есть талант, у других нет.
– Но у нас есть. – Это уже утверждение, а не вопрос.
– Все не совсем так просто. Даже тем, у кого есть талант, необходимо найти подходящего партнера, ведь все души уникальны.
Я морщусь от мысли, что мы с ним можем быть подходящими магическими партнерами.
– Все зависит от индивидуального губителя душ, но наша магия порой может быть использована как поток энергии, – продолжает он негромко. – Почему, по-твоему, в тот момент, когда твое магическое ремесло пробудилось, это почувствовали все шаманы-сиятели? Это происходит очень редко, однако возможно благодаря тому, что природа нашего ремесла позволяет нам прикасаться к душам других.
Хмурясь, я спрашиваю:
– А что насчет Ронина? Он мог использовать твою магию, однако он не был губителем душ.
Голос Бездушного звучит почти что с усмешкой, когда он отвечает:
– Ронин являлся исключением из правил шаманской магии. Он поглотил своего фамильяра. Это изменило его душу, а также его магическое ремесло так, что нам никогда до конца не понять. Он уже был не шаманом, однако и не фамильяром.
– Фамильяром, – повторяю я себе под нос, думая о Саенго. Хотелось бы мне знать, как изменилась ее душа. Она ведь умерла той ночью в Талонском чайном домике. И лишь мое пробудившееся магическое ремесло вернуло ее к жизни, обратив ее в то, чем она является теперь.
– Как я понимаю, она была твоей подругой до того, как стала твоим фамильяром, – говорит Бездушный, отчего я замираю. – И ты хочешь, чтобы она была в безопасности. Я уважаю это желание. Однако оно иллюзорно. Ибо пока она твой фамильяр, она никогда не будет в безопасности.
Я опускаюсь на разбитую скамейку, стоящую у стены, и сглатываю отчаяние, вызванное правдой его слов. Жизнь Саенго теперь связана с моей жизнью. И если я умру, то она потеряет единственную связь с миром живых.
– Я чувствую твое отчаяние, – говорит Бездушный. – А что, если я скажу тебе, что ты можешь вернуть Саенго ее жизнь?
Глава 19
Мое сердце осознает смысл, заключенный в словах Бездушного, до того, как с этой задачей справляется мой мозг, и начинает биться чаще. Но я прихожу в себя и усмехаюсь.
– Ты лжешь, – говорю я, – это невозможно.
Губы Бездушного изгибаются в улыбке. Он выглядит уставшим, однако его взгляд по-прежнему уверенный, когда он наблюдает за темнеющим в преддверии ночи небом.
– Что ты знаешь о том, что возможно? – спрашивает Бездушный. – Ты стала шаманкой несколько недель назад. Пока я был в заточении в коконе Ронина, я, может, и спал, но осознавал каждую пройденную минуту. Духи здесь, а также моя связь с ними, позволяли мне следить за миром вокруг деревьев и узнавать новую информацию от душ, пойманных в Мертвом лесу.
Если он осознавал происходящее, пока находился в коконе, пусть и только отчасти, как он сумел не сойти с ума, проведя столько лет в заточении? Или духи Мертвого леса помогли скрасить его одиночество. Возможно, те гнев, злость и жестокость принадлежат вовсе не им, а Бездушному.
– Как такое возможно? – спрашиваю я. – Губители душ способны только уничтожать.
– Посмотри вокруг. Мертвый лес является прямым доказательством того, что магию можно подстроить под наши желания, если мы достаточно сильны. А на что мы способны вместе? Вместе мы смогли бы вернуть кому-то жизнь, если осмелились бы.
Его силы и слова действуют на меня словно заклинание, наделяя меня надеждой. Я ненавижу себя за то, что мне хочется ему верить. Но я реалистка и не доверяю ему. Да, я много чего не понимаю в магическом ремесле, однако я точно знаю одно: мы приносим слишком много боли, которая никак не может дать кому-то жизнь.
Я внезапно вспоминаю, что размышляла недавно над тем, что наследие Бездушного не обязано быть моим. Однако если губители душ способны лишь уничтожать, то кем еще я могу стать? Я убила солдатку в Тамсимно. Люди имеют полное право меня бояться – я сама боюсь себя и того, на что я способна.
Если бы только я пощадила Ронина, то ничего бы из этого не произошло. Что со мной не так, почему я тогда так поступила?
– Я знаю, каково это, потерять кого-то, Сирша.
Я хмурюсь, удивляясь, как он умудряется читать мои мысли по моему лицу.
– Своего брата, – припоминаю я. – Ялаенги создали армию губителей душ в эпоху завоеваний. Об этом я должна была узнать?
Наконец он реагирует на мои слова. На миг безэмоциональная маска спадает, и я вижу злость на его лице. Затем Бездушный снова становится безмятежным, глядя на меня с иллюзорным спокойствием.
– Империя утверждает, что я сошел с ума во время битвы против тенеблагословленных и разом убил всех: и друзей, и врагов. Как бы они ни лгали, правда не так уж далека. А рассказывают ли они, почему я всех убил?
В моей памяти тут же оживает картина пустых казарм, которые я не так давно видела в Храме света, и вся та боль, что до сих пор живет в тех стенах.
– Нет, – говорю я честно. – Говорят лишь о том, что твоя магия стала слишком сильна для твоего разума.
Он сухо, натянуто смеется.
– Я никогда особо не любил империю, – отвечает Бездушный. – Ньювалийцы захватили мой город еще
