когда-то находился второй тронный зал с открытой террасой для встречи гостей того, кто правил здесь до Ронина. И до появления Мертвого леса. И до событий времен Ялаенгского завоевания.
Я замираю на месте. На троне сидит Бездушный, и я не могу отделаться от мысли, что, быть может, я снова сплю и это очередной сон. Кожа Бездушного больше не выглядит болезненно зеленой, какую я видела последний раз в коконе, однако он по-прежнему бледный после стольких лет, проведенных без солнца.
Его черные волосы уже не перепачканы грязью и не спутаны, как это было в моем сне. Они обрамляют его лицо и свободно падают на плечи, они едва заметно растрепаны, словно он только что проснулся. На нем простая серая накидка. Видимо, та прогнившая одежда, в которой он был заключен в кокон, сгорела во время пожара в оранжерее вместе с телом Ронина.
Бездушный выглядит худым, черные волосы подчеркивают выпирающие скулы, отчего острый нос и щеки кажутся еще острее. Он обладает некой странной красотой и для того, кто чудом выжил при пожаре, выглядит на удивление… целым. Что доказывает тот факт, что, несмотря на видимую физическую слабость, Бездушный куда сильнее, чем кажется на первый взгляд.
Его магия окутывает меня, точно поток ледяного воздуха или как волна, готовая утопить меня. Бездушный наблюдает, как я подхожу, его яркие, как два янтарных камешка, глаза следят за каждым моим шагом.
Меня охватывает страх, однако злость снова пробуждается во мне, когда я слышу очередной отдаленный крик стражницы-шаманки, разрушающий тишину.
– Прекрати это, – говорю я сквозь стиснутые зубы, – я ведь уже здесь.
– Сирша! – Мое имя звучит так мягко на его губах, словно выдох того, кто долго сдерживал дыхание. – Я знал, что рано или поздно ты все же придешь в Край пряльщиков.
– Зачем ты их мучаешь? – спрашиваю я. – Они не принесут тебе никакой пользы в качестве заложников. Мертвый лес уже держит их взаперти и защищает тебя от врагов.
Крики шаманки вдалеке утихли, и я надеюсь, что Бездушный ослабил хватку на ее душе.
– В качестве заложников, – повторяет он насмешливо. – За целым замком не может присматривать один постоялец.
Пока он разговаривает, мое магическое ремесло обжигает мне кончики пальцев, исследуя округу. Я не чувствую других душ поблизости. В этом саду только мы вдвоем.
А получится ли у меня стиснуть душу Бездушного? Получится ли у меня убить его прямо сейчас, если я осмелюсь?
– Чего ты от меня хочешь? – спрашиваю я.
– О, я думал, мы уже это обсудили, – отвечает он.
– Если ты хочешь отомстить Ялаенгам, то отпусти отсюда всех остальных. Скелеты можешь оставить себе, но отпусти живых.
Мое ремесло касается его магии, ища прореху в защите. Если душа является пламенем, точно свеча, то его душу можно назвать целым костром, полыхающим неустанно. Какой бы гнетущей ни была душа его фамильяра, заключенная в талисмане на корабле королевы Мейлир, его собственная душа куда хуже.
И все-таки я заставляю свое ремесло напирать на его мощь. Ощущение похоже на попытки пробраться сквозь завесу тумана, кишащую кривыми руками, пальцы которых силятся меня схватить. Я стискиваю зубы и пробую снова.
И внезапно меня охватывает адская боль. Я охаю, и у меня подкашиваются ноги. Однако вместо того, чтобы упасть на землю, я замираю, ощущая, как мою собственную душу зажали в тиски. Бездушный даже не шевельнулся, он по-прежнему сидит на своем троне. Он смотрит на меня со скучающим видом, словно его магия и не держит мою душу мертвой хваткой, словно он и не способен в любой момент вырвать ее из моего тела и отдать Мертвому лесу с помощью одной лишь силы мысли.
Мне хочется закричать, но я не могу сделать даже этого. Его магия сильна, как сотни кинжалов, пронзающих меня насквозь одновременно. О Сестры, вот, значит, каково это, когда я использую свое магическое ремесло! Это куда хуже любого, самого жуткого задания Кендары. Меня словно режут изнутри, словно в любой момент могут разорвать на части, не оставив ничего.
Меня охватывает отчаяние. Как я могу мечтать о том, чтобы одолеть Бездушного, если, даже будучи слабым и проведя сотни лет в заточении, он такой могущественный?
– Ты размахиваешь своим магическим ремеслом, словно дубинкой, ни капли грации, – говорит Бездушный с разочарованием в голосе.
Тиски, сжимающие мою душу, ослабевают, и боль исчезает. Я делаю вдох.
– Ты когда-либо скучала по звукам жизни, Сирша? – продолжает он. – По шороху шагов. По шепоту голосов. По треску древесины, разбитой топором. По теплу очага. По аромату еды, приготовленной на костре. Я знаю все эти звуки и чувства, и все равно они словно воспоминания, которые я никак не могу оживить.
Если бы я могла посмеяться, я бы посмеялась. Все еще пытаясь отдышаться, я говорю сквозь зубы:
– Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты мучаешь всех здесь потому, что тебе просто одиноко?
Бездушный смеется, и звук его смеха напоминает тихий шелест листвы.
– А что ты рассчитывала здесь найти? – интересуется он.
– Информацию.
– Для какой цели?
«Для того чтобы убить тебя». Как Саенго и говорила, мне нужно разобраться, чего я хочу на самом деле. Однако ему я лучше не буду рассказывать все.
– Чтобы вернуться домой, – отвечаю я.
Это не ложь. Однако это и не вся правда. Но сколько же раз я скучала по родным краям за последние несколько месяцев, сколько раз я с тоской вспоминала улочки Вос-Тальвина и родные лица, и простые радости жизни, которых мне так не хватает! Я устала бояться.
Бездушный смотрит на меня, однако я не могу прочесть его мысли по лицу. Страх по-прежнему меня не отпускает. Боль опять нарастает, вынуждая меня стиснуть челюсти, потому что иначе я просто закричу. Я не могу кричать. Кендара учила меня быть сильной.
– Ты меня не убьешь, – говорю я Бездушному, наполняя свой тон отвращением к нему.
Зачем тогда он общался со мной в моих сновидениях? Зачем он говорил, что желает узнать меня получше? Он рассуждал о судьбе и судьбоносных встречах. Он рассказывал мне и о своем брате, значит, где-то в глубине души он все еще помнит, каково это – быть человеком и оплакивать то, что утеряно навсегда.
И внезапно мысль о том, что ему одиноко, мне не кажется такой уж смехотворной. Осознание этого наделяет меня уверенностью.
Быть может, Бездушный и пережил то, что сделал с ним Ронин, однако не в этом заключается его истинная слабость. Великим злом всегда руководит некая столь же великая цель.
Быть может, Бездушным руководит страх остаться одиноким.
Бездушный резко отпускает мою душу. Я охаю и отшатываюсь назад. Едва чувствую боль, когда падаю коленями на каменную плитку, ибо после мук, которые только что претерпела моя душа, это ничто. Выставив руки, чтобы не
