– лопотаньем жирующих в болоте уток, уханьем филина в глубине лесного забережья, робким писком мышей в копнушке, на которой лежал. Мысли его устремлялись к звёздным мирам, то упадали в смятённость земного бытия, и снова с какой-то участливостью прислушивался он к осторожной возне мышей, к жадному лопотанью уток, жутковатому в ночи зову филина.
Вот так, с времён юности мечется он между звёздами и землёй, пытаясь определить нравственный закон, по которому могли бы в справедливости жить все люди. Давно заметил он, что люди, обособившие свои интересы от интересов других людей, таят больше инстинктов дикости, чем люди, возросшие в общих нуждах и заботах. Наблюдение это дало ему понять, что нравственный закон, который он искал, даётся не природой, рождается он людьми, и среди людей. Это было важным открытием для него, тогда юного Алёши.
Но люди, видел он, вели себя по-разному, как будто у каждого был свой, ему выгодный закон. Он же мечтал о законе всеобщей справедливости. На какое-то время закон как будто определялся в его мыслях. Но то, что хорошо было в мыслях, никак не устанавливалось в жизни. И благородные порывы его ума обычно заканчивались нравственными страданиями и смутой.
Порывы сгорали. Оставался стыд за собственную наивность, за безучастность людей, вообще, за несовершенство самой человеческой натуры. Но сгорев, припорошив пеплом душевные раны, Алексей Иванович с ещё большим упорством устремлялся к поискам справедливого для всех нравственного закона. И снова взгляд его обращался то к звёздам, то к земному бытию, то к людям, среди которых он жил. То к самому себе.
Случилось так, что закон, который он искал, определила ему, сама того не ведая, мама.
Он помнил ту, другую ночь. Такую же ночь, только душную от безысходных страданий, одну из ночей после возвращения с войны. Елена Васильевна, всегда безмолвно сострадающая его горю, вошла в комнату, села к нему на постель. И он, двадцатидвухлетний обезноженный юнец, измученной неправедной к нему судьбой, спросил:
− Мама! Скажи, мама, откуда в жизни зло?!
И мама, стоически переносившая повороты судьбы, сокрушающие раз за разом её желания и духовные опоры, ответила с горестным вздохом, - он и сейчас слышал горестный её вздох:
− Не знаю, Алёшенька. Одно знаю твёрдо: горе приходит от тех, кто не умеет думать о других… - Она сказала: кто не умеет думать о других. Просто и ясно определила нравственный закон, разделив дикий, природный эгоизм и человеческое умение соотносить свои поступки, свою жизнь с жизнью других людей.
Он был в ней, тот нравственный закон. Она, и страдая, жила в согласии с ним. Была ли мама счастлива? Вряд ли! Наверное, исполнение даже самого хорошего закона только одним человеком не может привести к счастью. Но нравственный закон давал ей возможность достойно жить!..
«Да, нравственный закон рождается среди людей, - размышлял Алексей Иванович. – Уже потом входит в каждого. И каждый исполняет его в соответствии со своей разумностью и волей. Главное, оставаться на человеческой высоте даже тогда, когда ты один, совершенно один, когда глаза людей не устремлены на тебя, когда ты сам себе суд и ответчик. Тогдато и проявляются истинно человеческие, духовные твои накопления: кто ты – уже человек или всё ещё лишь получеловек?..
Именно в одиночестве отчётливее обнаруживает себя коварство природной сути человека. В той же охотничьей страсти разве не являет себя ещё непреодолимый инстинкт первобытного добытчика? Ты выискиваешь, ты стреляешь в живое, и когда падает на воду сражённая тобой дичь, не древняя ли страсть ликует в тебе?! Что это, разве не торжество той природной основы, на которой так медленно и трудно взрастает в человеке Человек? Ещё древние греки подметили двойственную природу человека, прозорливым воображением вылепили образ Кентавра – получеловекаполуконя. Голова человека, руки человека, но несёт их на себе полное дикой силы и страсти тело коня. И борются вот уже две тысячи лет в каждом из людей слитые воедино два несогласных начала: страсть и разум, дикость и человечность, и конца не видать каждодневному их противостоянию!..
Со свистом жёстких торопливых крыл прошла над островом незримая в ночи стайка уток, с шумом, с плеском опустилась на воду. В мгновенной вспышке охотничьей страсти Алексей Иванович приподнялся, вгляделся в слабый в звёздном свете отблеск воды, запоминая к утренней заре место, где села дичь.
Вспышка охотничьей страсти изменила направление его мыслей: с любопытством послушал он ночь в той стороне, где женщина с ребятишками устроила себе ночлег, тут же одёрнул себя с уже привычной иронией:
− Ну, вот, как тут, взбрыкнул и во мне Кентавр!
Откинулся на копну, подумал: и поныне все мы Кентавры. Можем мыслить, можем созидать. А из конской шкуры так и не вылезли. Вот, где вечная печаль…
В обнимающей землю ночи Алексей Иванович размышлял, вглядывался в необозримое скопище звёзд над собой, мыслями уносился туда, в звёздные миры, и всё старался припомнить, увековечен ли астрономами получеловек-полуконь? Должно же высвечивать с небес созвездие Кентавра, напоминая людям о противоборстве их духа с земной их сущностью?!. Где он, звёздный Кентавр? В каких краях Вселенной затерялся лукавый его лик?
А может, он не там, не в бездне небесных миров? Может, он здесь во мне, притаился возле уступчивого разума, поглядывает снисходительно на благие мои порывы?
Звёзды мерцали, то разгорались, то притухали, свет дальних звёзд, казалось, с трудом протискивался сквозь сияния звёзд ближних. Алексей Иванович даже как будто слышал в ночном безмолвии шелест струящегося к земле света.
Умиротворённый шелестом истекающего от звёзд сияния, земным убаюкивающим запахом свежего сена, одиночеством и покоем, он, улыбаясь, закрыл глаза.
3
В забытье сна Алексей Иванович почувствовал, кто-то осторожно, тая дыхание, лёг рядом. Чьи-то руки обняли его, чьи-то горячие губы вобрали безответные его губы, нетерпеливый шёпот позвал:
- Нут-ко, убогонький, приголубь вдовую. Силушки нет стерпеть себя! Ну, обними!..
Сонный разум Алексея Ивановича не встрепенулся, не восстал. В полузабытьи, вдруг охваченный ответной страстью, Полянин сжал чужое, ищущее его женское тело и, подчиняясь зову Женщины, соединил себя с ней.
Когда туча, зачернившая разум, отвалила, он услышал утомлённо радостный голос:
− Вот оно, как, молодец! Когда в ночи, под одной крышей, баба да мужик остаются – хоть крыша та и небо! – всё одно, друг дружку они найдут!..
Алексей Иванович тупо глядел на мутные, расплывающиеся в его близоруких глазах звёзды, как мог жался к краю копны, отчуждая себя от неприятного ему теперь женского тела. В опустевшей
