мы вышли изо рва, она опять начала издавать этот звук — как будто пенье, а как будто и совсем не пенье.
— Кто теперь будет нам стирать? — спросил я.
— Я не черномазый, — сказал Джейсон со своей вышки, где он маячил у самой папиной головы.
— Ты хуже, — сказала Кэдди, — ты ябеда. А если бы что-нибудь выскочило, ты бы испугался хуже всякого черномазого.
— И вовсе нет, — сказал Джейсон.
— Ты бы заревел, — сказала Кэдди.
— Кэдди! — сказал отец.
— Вовсе я бы не заревел, — сказал Джейсон.
— Трусишка, — сказала Кэдди.
— Кэндейси! — сказал отец.
Засушливый сентябрь
I
В кровавых сентябрьских сумерках, наследии шестидесяти двух дней без дождя, эта весть, эта сплетня — чем бы ни была она — пронеслась как огонь по сухой траве. Что-то насчет мисс Минни Купер и какого-то негра. Напал, оскорбил, напугал; однако никто из них — из тех, что собрались субботним вечером в парикмахерской, где крыльчатка потолочного вентилятора месила спертый воздух, не добавляя свежести, вновь и вновь обдавая всех волнами прогорклой парфюмерии и собственным их прогорклым духом, — никто из них не знал в точности, что произошло.
— Да, но только не Билл Мейс, — сказал один из парикмахеров. Мужчина средних лет, худой, с песочного цвета волосами и миролюбивым лицом; в это время он брил клиента. — Билла Мейса я знаю. Он хороший нигер. А мисс Минни Купер я тоже знаю.
— А про нее что ты знаешь? — спросил второй парикмахер.
— Кто она такая? — спросил клиент. — Молоденькая девчонка?
— Нет, — сказал парикмахер. — Пожалуй, ей около сорока. Не замужем. Потому-то я и не думаю…
— Думаю, ччерт! — возмутился юнец с тяжелыми плечами, обтянутыми шелковой рубашкой в пятнах от пота. — Вы что — белой женщине поверите меньше, чем нигеру?
— Не думаю, чтобы это сделал Билл Мейс, — сказал парикмахер. — Билла Мейса я знаю.
— Так, может, вы тогда знаете, кто это сделал. Может, его уже, вашими стараниями, и в городе нет, нигеров подблудок!
— Я вообще не думаю, что кто-нибудь что-нибудь сделал. Вообще навряд ли что-нибудь произошло. Вы бы, ребята, сами порассудили: разве не бывает, что у женщин, которые старятся, так и не выйдя замуж, заводятся всякие фантазии, которые мужчине…
— Тогда какой вы, к дьяволу, белый человек! — сказал клиент. Он даже заерзал под простыней. Юнец вскочил на ноги.
— Что? — вскричал он. — Вы обвиняете белую женщину во лжи?
Парикмахер в нерешительности держал бритву над привставшим клиентом. По сторонам не смотрел.
— Это все погода дурит, — сказал другой. — Впору что угодно сделать. Даже с ней.
Никто не засмеялся. Парикмахер упрямо сказал своим миролюбивым тоном:
— Никого я ни в чем не обвиняю. Просто я знаю, да и вы, ребята, знаете, что женщине, которая никогда…
— Нигеров подблудок!
— Помолчи, Битюг, — сказал тот, другой. — Разузнаем все факты, и для дела еще куча времени останется.
— Кому? Кому все это надо? — не унимался юнец. — Факты, ччерт! Да я…
— Вот это, я понимаю, белый мужчина, — сказал клиент, — правда же? — С пеной на подбородке он был похож на сошедшего с киноэкрана старика старателя. — Так их, так их, дружище, — сказал он юнцу. — А коли нет больше белых мужчин в этом городе, можешь рассчитывать на меня, даром что я всего лишь коммивояжер и нездешний.
— Вот это правильно, ребята, — сказал парикмахер. — Сперва надо выяснить все как есть. А Билла Мейса я знаю.
— Ничего себе! — воскликнул юнец. — Вот уж не думал, что у нас в городе белый мужчина…
— Помолчи, Битюг, — сказал тот, второй. — У нас еще куча времени.
Клиент сел очень прямо. Он поглядел на говорившего.
— То есть вы утверждаете, будто что-то может оправдывать нигера, напавшего на белую женщину? И вы будете мне говорить, что вы белый человек и отвечаете за свои слова? Тогда катитесь-ка назад на Север, откуда вас принесло. Здесь нам таких не надо.
— Какой еще Север? — сказал тот, второй. — Я и родился и вырос в этом городе.
— Ничего себе! — снова сказал юнец. Он повел по сторонам пристальным взглядом, напряженным и недоумевающим, словно изо всех сил он пытается вспомнить, что хотел сказать или сделать. Рукавом вытер потное лицо. — Будь я проклят, если допущу, чтобы белую женщину…
— Так их, так их, дружище, — сказал коммивояжер. — Ей-богу, если им…
Решетчатая дверь с треском распахнулась. У входа стоял крепко сбитый мужчина, ноги слегка расставлены, в повадке уверенность и непринужденность. Ворот его белой рубашки был расстегнут, на голове фетровая шляпа. Возбужденным и дерзким взглядом обежал собравшихся. Его звали Маклендон. Когда-то он командовал солдатами во Франции на фронте и за героизм был награжден.
— Ну что, — сказал он, — будете сидеть здесь, а черный паскудник пускай насилует на улицах Джефферсона белую женщину?
Битюг снова вскочил. Шелк его рубахи тесно облепил тяжелые плечи. У обеих подмышек проступило по темному полумесяцу.
— Вот это самое я им как раз и говорю! Я им как раз и…
— Как, неужто и впрямь? — сказал третий. — Ведь это не в первый раз ей мужчина померещился, и Пинкертон не зря говорит. Разве не было той истории, будто бы мужчина за ней с крыши кухни подсматривал, как она раздевается, — кажется, год назад?
— Что? — встрепенулся клиент. — Что такое? — Парикмахер мало-помалу вдавливал его обратно в кресло; тот противился, откинувшись назад, задрав голову, а парикмахер все пытался вжать его в сиденье.
Маклендон крутнулся к третьему из говоривших.
— И впрямь, говоришь? Да какая, к чертовой матери, разница? По-твоему, пусть этой черной сволочи все сходит с рук, пока у кого-нибудь из них и впрямь до дела не дойдет?
— Вот и я им про то! — выкрикнул Битюг. Одним духом он испустил поток ругани, длинной и бессмысленной.
— Ладно, ладно, — сказал четвертый. — Не так громко. Не надо говорить так громко.
— Верно, — сказал Маклендон. — Говорить вообще не надо. Я уже наговорился. Кто со мной? — Он приподнялся на носках и замер, обводя пристальным взглядом собравшихся.
Парикмахер нагибал коммивояжеру голову, стоя над ним с бритвой в руке.
— Сперва надо выяснить все факты, ребята. Билла Мейса я знаю. Это не он. Давайте позовем шерифа и все сделаем как положено.
Маклендон резко оборотил к нему яростное, напрягшееся лицо. Парикмахер не отвел взгляда. Казалось, будто это два представителя разных рас. Другие парикмахеры тоже замерли над своими распростертыми в креслах клиентами.
— Ты хочешь сказать мне, — начал Маклендон, — что нигеру ты поверишь брлыпе, чем белой женщине? Да ты просто нигеров подблудок, гнусное ты…
Третий из говоривших встал и схватил Маклендона за руку; он тоже когда-то воевал.
— Ладно, ладно. Давай все сперва
