Но мы, с высоты времени, можем вполне: все они были воспитанники сталинщины и потому напрочь утратили самостоятельность. И уже не могли свободно распоряжаться своими судьбами опальных политиков. Хотя поразительно – нисколько не обижались на Сталина, что тот их почти оттеснил на обочину, чуть ли не вытолкнул на пенсионный покой, дав им лишь право быть в палате старейших партийцев с правом голоса. Хотя своей рабской сущности они не очень понимали. Поэтому, когда Маленков смело заговорил с ними о том, что творит Хрущёв, став наступать на него, тройка старцев (хотя по возрасту они чувствовали себя полными сил: так чувствуют себя только долгожители) выразила лишь робкое согласие. Но они только одного не знали, как им действовать против весьма импульсивного, взрывного Никиты Сергеевича. И на всякий случай поговорили с Леонидом Ильичём Брежневым, который в отношениях со всеми соблюдал лояльность и считался из молодых самым разумным в партии и правительстве.
Однако Брежнев испугался предложения заговорщиков, о чём, правда, вида не подал. Но предложил поговорить с Шепиловым…
Разговаривал ли он с ним или нет, но дело тем и кончилось.
Когда Берия был уже ликвидирован, а маршал Жуков стал министром обороны, Хрущёв сделал всё, чтобы укрепить свои позиции, расставив на все ключевые посты, преданных ему людей, которым однажды выпалил напрямую:
– Сталин вам спать не давал, а у меня будете и спать, и отдыхать! Вспомните, как он вместе с Маленковым решил у нас отобрать все пайки, урезать оклады, прибавки! За счёт этого сокращения Сталин предложил снизить цены, а это был неоправданный для экономики шаг. Я всё это вам верну. А тогда я знал, что он хотел услышать моё мнение. Я ему, как лакей, поддакивал. У меня другого выхода не было. Что касается его выражения – «иметь мнение», я этого не запрещаю, но и вы не должны зарываться. И действовать, как позволяет нам советская демократия, гарантом которой я обещаю быть. Пока вы будете мне помогать бороться с проявлениями нигилизма и оппортунизма, бороться с остатками сталинизма и действовать в рамках коммунистической морали, бороться против мещанства, приписок, бороться с проявлениями экономического саботажа, я буду с вами. А до меня доходят слухи, чтобы свалить Никиту, надо, дескать, создать ему экономическую блокаду. А так могут настраивать против нашего курса враги из-за бугра и океана. Ну, я им задам кузькину мать…».
Глава двадцать пятая
После смерти Сталина, когда прошёл очередной Пленума ЦК, Пономаренко был отправлен работать на Урал. Разделение постов между четвёрткой произошло, как говорят историки, ещё при жизни вождя, который, правда, тогда уже находился в коме. А потом уже на пленуме ЦК КПСС все четверо были утверждены в своих распределённых должностях.
Г.М.Маленков, как все считали, будучи замом премьера Сталина, являлся полноправным преемником вождя. Против него же никто даже не посмел выступить, так как он лучше их всех разбирался в экономике. Хотя и в подмётки не годился, поверженному им Вознесенскому, с которым с самого начала, как тот вошёл в ЦК партии, заняв кресло председателя Госплана, вызывал антипатию своим виртуозным знанием экономической политики. Впрочем, которую сам и выстраивал, начиная с тридцатых годов. Вознесенский, как считал Маленков, был в основном теоретиком, а потом уже свою теорию сам и применял в жизни.
– Пусть Николай Вознесенский нам на деле докажет, – говорил, бывало, Сталин Маленкову то ли серьёзно, то ли в шутку, – как его теория военного планирования сработает? А если не сработает, мы посадим его, чтобы он там думал, а ты, товарищ Берия, проследишь, чтобы хорошо думал, почему у него ничего не получилось…
– О, Иосиф Виссарионович, да хоть завтра я его отправлю в лесорубы! – заметил цинично Берия, поправляя двумя пальцами пенсне.
– Не спеши, пусть нам сначала докажет, насколько его экономика будет эффективна в условиях военного времени…
Потом, когда Вознесенский изложил своё видение военной экономики и как она должна воплощаться, Сталин в нём увидел действительно большого теоретика. И с того, 1932 года, Николай Алексеевич затмил собой почти всех старых экономистов. Поговаривали тогда, будто Сталин говорил своему другу С. М. Кирову: «Ты понимаешь, Серёжа, Вознесенский меня так покорил своей теоретической обоснованностью природы социализма, что я готов старых буржуйских экономистов, которые втёрлись к нам в доверие, много пишут, болтают о построении социализма, и как он должен перейти в коммунизм, а на практике ничего не делают. Даже нэп и тот толковали с буржуазных позиций. А нам нужны такие экономисты, которые только спорят о моделях социализма, но ни одной версии не предложили? Как ты думаешь, Серёжа, выгнать их за океан, или посадить, чтобы своими руками построили что-нибудь?
– Не знаю, Иосиф Виссарионович, может, в лагере наладят социалистическое отношение к труду среди ворья и жулья, – подумав, ответил Киров. Явно, не желая об этом говорить, хорошо зная привычку вождя потрафлять своим любимчикам.
– А ты знаешь, как со мной спорит Вознесенский?
– О, Николая я узнал в Ленинграде! У него прирождённое видение как должно в идеале развиваться народное хозяйство! Он видит циклическую организацию производства беспрерывного конвейера, который реагирует на спрос рынка. А без технологического и технического переоснащения всей промышленности, нам будет трудно преодолеть отсталость производства.
– Вот мы это ему и поручим в Госплане стать главным! – бодро заключил Сталин.
Однако же видные экономисты скоро поплатились свободой, они хоть и были толковыми учёными, но не могли совмещать теорию и практику. Сталин больше в них не нуждался. В его понимании Вознесенский заменил всех и стал основоположником советской экономики и потом с удовольствием наблюдал, как Маленков день ото дня мрачнел и менялся в лице при упоминании Вознесенского. А когда ещё в войну на совещании государственного комитета вступил в спор с Вознесенским, ненависть к которому переполняла всё его существо. Впрочем, всё его существо переполняла не одна ненависть, но и ярая зависть к тому, как Николай Алексеевич вполне аргументировано излагал свои теоретические выкладки по организации бесперебойной работы в тылу оборонных предприятий, и чем он излагал это вполне убедительно, тем Маленков в глубине души злился. Но его душевное состояние выдавали желваки, которые вспухали на твёрдых, точно вылитых из бронзы скулах, да желчью наливались жёсткие карие глаза. И тогда он опускал напряжённые взгляд и нервно постукивал о столешницу карандашом, забыв, что хотел делать в блокноте пометки о том, что слышал. Но когда Маленков увидел, точнее, почувствовал на себе зоркий взгляд Сталина, он тотчас положил на стол карандаш.
– Вы хотите возразить, товарищ Маленков? – тихо и спокойно спросил Сталин. – Мы дадим вам слово, а вы, товарищ Вознесенский, продолжайте; мы вас хорошо понимаем, – и Вознесенский, пошевелив желваками, вновь заговорил о плане эвакуации не одних оборонных предприятий, а всех тех, которые имели для страны важное стратегическое значение…
* * *
С того заседания Политбюро ВКП (б) прошло немало лет; давно миновала война, послевоенная денежная реформа, несколько раз понижались цены на промышленные и продовольственные товары, хотя розничные цены так и не вернулись к довоенному уровню. Но эту меру народ всё равно встретил с одобрением, вот только бы снизить налоги. Георгий Максимилианович Маленков, став премьером, в своих первых поездках по стране об этом именно и слышал и своим помощникам приказал подготовить постановление о списании со всех недоимщиков сельского населения и дважды повысил закупочные цены, чего не делало ни одно советское правительство. Но это объясняется вовсе не гуманностью Маленкова, а желанием войти в историю вот таким милосердным правителем…
Впервые сначала коллективизации сельское население вздохнуло с облегчением, а совхозы и колхозы также впервые почувствовали, что могут стать прибыльными. Ещё лет пять назад Маленков, желая опередить Вознесенского и тем самым показать себя с точки зрения экономики здравомыслящим политиком. Но Сталин не поддержал Маленкова, который полагал, что вождь консультировался с его противником и пытался подорвать его, Маленкова, авторитет. Конечно, после войны, хоть и быстро было восстановлено разрушенное врагом народное хозяйство, тем не менее, такая мера, как снижение цен на продовольствие и промышленные товары и повышение закупочных цен для сельского хозяйства, будет преждевременной, что отлично понимал и Сталин, и Вознесенский. Но Маленков, желая укрепить к себе доверие вождя, рьяно убеждал Вознесенского, чтобы тот уговорил Сталина пойти на необходимые для него же меры, что укрепит авторитет партии в народе, который тогда, придавленный непомерно высокими налогами, низкими закупочными ценами, еле-еле сводил концы с концами. Деревня, в отличие от города, от ран войны оправлялась весьма медленно. А запрет абортов после войны резко поднял рождаемость, тогда как детские ясли почти не действовали, но это скоро было устранено. В село поехали, правда, в самые сильные колхозы, так называемые самостийные бригады строителей, которые народ метко окрестил шибаями. Вот тогда и возникла насущная необходимость объединить слабые колхозы с наиболее развитыми.
