Полезная работа и бесполезный труд
Заглавие статьи может удивить некоторых моих читателей, показавшись им странным. Большинство людей в наши дни предполагает, что всякая работа полезна, а большинство людей состоятельных — что всякая работа желательна. Большинство людей, будь они состоятельными или нет, верят, что даже если человек выполняет, по-видимому, бесполезную работу, зарабатывая ею себе на жизнь, — он, как говорится, «занят»; а большинство состоятельных людей не скупятся на похвалы и поздравления такому счастливому рабочему, если только он достаточно трудолюбив и отказывает себе во всех удовольствиях и праздниках во имя священного дела труда. Короче говоря, догматом современной морали стало утверждение, что всякий труд хорош сам пе себе. Это удобная мораль тех, кто живет трудом других. Что же касается этих других, трудом которых они живут, то я советую им не принимать эту мораль на веру, но заглянуть поглубже в суть дела.
Давайте прежде всего согласимся, что род человеческий должен либо трудиться, либо погибнуть. Даром природа не дает нам пропитания — мы добываем его тем или иным трудом. Посмотрим же в таком случае, не компенсирует ли она нам этого принуждения трудиться, поскольку в других областях она проявляет заботу, чтобы сделать не только сносным, но даже и приятным тот акт, что необходим для продолжения жизни индивидуума и человеческого рода.
Вы можете не сомневаться, что она поступает именно таким образом и что человеку свойственно, если он не болен, испытывать наслаждение от своей работы, проходящей в определенных условиях. И все же, вопреки упомянутому мною ханжескому восхвалению всякого труда, каким бы он ни был, есть труд, весьма далекий от того, чтобы быть благословением, и он представляет собой проклятие; и я заявляю, что в этом случае как для общества, так и для рабочего было бы лучше, если бы он сложил руки и отказался работать — умер бы либо попал в работный дом или в тюрьму — как вам угодно.
Итак, вы видите, есть два вида работы: одна хорошая, другая — плохая. Одна не так уж далека от благословения, утешения в жизни, другая — просто проклятие, бремя жизни. В чем же тогда различие между ними? Вот в чем: в одной заключена надежда, другая — лишена ее. Выполнять одну работу — достойно, отказываться от другой — также достойно.
В чем же сущность этой надежды, которая, присутствуя в работе, делает последнюю достойной того, чтобы ее выполняли? Надежда эта, на мой взгляд, тройственна — надежда на отдых, надежда на продукт труда, надежда на наслаждение, получаемое от работы, — при условии, что всего этого будет в достатке и хорошего качества. Отдых должен быть достаточно длительным и достаточно приятным, чтобы к нему стремиться. Продукт труда — достаточно хорош, чтобы его стоило иметь тому, кто не глупец и не аскет. Наслаждение — достаточное для всех нас, чтобы ощущать его во время самой работы, причем не просто как привычку, утрату которой мы почувствовали бы так, как нервный человек чувствует потерю безделушки, которую вертит в руках.
Я поставил на первое место надежду на отдых потому, что это самая простая и естественная часть на шей общей надежды. Какое бы наслаждение ни сопровождало работу, она несомненно причиняет и страдание, то возвышенное страдание, которое пробуждает нашу дремлющую энергию и которое похоже на страх животного перед какой-либо переменой, между тем как все у нас довольно благополучно, а компенсацией за это страдание является физический отдых. Работая, мы должны ощущать, что придет время, когда нам не нужно будет работать. Отдых, когда он наступает, должен длиться достаточно долго, чтобы мы могли насладиться им, он должен длиться дольше, чем необходимо для того, чтобы просто восстановить силу, затраченную нами на работу. И это также должен быть физический отдых, и нас ничто не должно тревожить, иначе мы не сможем насладиться им. Но если мы будем располагать таким и только таким отдыхом, то мы не далеко уйдем от зверей.
Что касается надежды на продукт труда, то я уже сказал, что природа заставляет нас работать ради него. Нам остается лишь позаботиться, чтобы мы действительно производили нечто полезное, а не работали впустую или по крайней мере не производили ничего такого, чего мы не хотим или чем не полагается пользоваться. Если мы станем заботиться об этом, выражая тем самым нашу волю, то будем тогда людьми, а не машинами.
Надежда на наслаждение самой работой — до чего странной может показаться она некоторым моим читателям — большинству из них! И все же, на мой взгляд, всем живым существам присуще радоваться, когда они применяют свою энергию, и даже звери радуются своей гибкости, быстроте и силе. А человек, создающий какую-то вещь, которая, как он чувствует, будет существовать, потому что он трудится над ней, — желает создать ее, тратит на нее энергию и ума, и души, и тела. Когда он работает, ему помогает память и воображение. Не только его собственные мысли, но и мысли людей, живших в прошлом, направляют его руку, и он творит, будучи частью всего человечества. Работая так, мы будем людьми в полном смысле слова, и наша жизнь будет наполнена счастьем и смыслом.
Итак, достойная работа несет с собой надежду на наслаждение отдыхом, надежду на то удовольствие, с каким мы пользуемся созданием наших рук, и надежду на наслаждение нашим ежедневным творчеством.
Любая другая работа помимо этой — бессмысленна. Трудиться просто для того, чтобы жить, а жить, чтобы трудиться, — это труд рабов.
Поэтому, поскольку теперь у нас есть весы, на которых можно взвешивать работу, совершаемую сейчас в мире, воспользуемся ими. Взвесим, чего стоит эта работа после стольких тысячелетий груда, после стольких обещаний и надежд, исполнение которых все откладывалось, после столь безграничного торжества по поводу успехов цивилизации и завоевания свободы.
Что касается работы, совершаемой в цивилизованном обществе, то легче всего заметить, что распределена она среди разных общественных классов очень неравномерно. Прежде всего, есть люди — и их немало, — которые совсем не работают и даже не делают вид, будто работают. Затем существуют люди — и их очень много, — которые работают довольно усердно, хотя и пользуются при этом многими льготами и досугом. И, наконец, есть люди, работа которых так тяжела, что они поистине только одной работой и заняты. Соответственно их и называют «рабочим классам», проводя тем самым различие между ними, с одной стороны, и средними классами, и богатыми или аристократией — с другой.
Очевидно, такое неравенство тяжело давит на «рабочий» класс и имеет явную тенденцию уничтожить даже его надежду на отдых, а потому ставит его в худшие условия, чем диких зверей. Но это только начало, а еще не конец нашей глупости, превращающей полезную работу в бесполезный труд.
Ибо что касается класса богатых, не занятых никакой работой, то все мы знаем, что потребляют они очень много и в то же время ничего не производят. Поэтому очевидно, что они, как нищие, должны получать содержание за счет тех, кто работает; и потому оказываются для общества просто обузой. В наши дни многие научились это понимать, хотя и не постигли глубже пороков нашей нынешней системы и не составили никакого ясного плана, как освободиться от этой обузы, хотя, возможно, у них и есть смутная надежда, что изменение в системе выборов в палату общин может, словно бы чудом, оказать влияние в этом направлении. Не стоит обольщаться такими надеждами и иллюзиями. К тому же класс аристократии, который некогда рассматривался как самый необходимый государству, численно мал и в наше время не имеет собственной силы, а зависит от поддержки следующего за ним класса — буржуазии. В действительности аристократия состоит либо из наиболее преуспевающих людей этого класса, либо из их ближайших потомков.
Что касается среднего класса, состоящего из коммерсантов, предпринимателей и лиц, имеющих какую-либо профессию, то, как правило, они, по-видимому, работают весьма усердно, и на первый взгляд может показаться, что они помогают обществу, а не обременяют его. Но подавляющее большинство из них хотя и работает, но ничего не производит, а даже когда и производит, как, например, те, кто занят распределением товаров — разумеется, расточительным, — или врачи, или настоящие художники и литераторы, — то потребляет непропорционально должной доле своего труда. Самая же могущественная их часть, состоящая из коммерсантов и предпринимателей, тратит свою жизнь и энергию на междоусобную борьбу за соответствующую долю того богатства, создавать которое для себя они заставляют настоящих рабочих. Остальные почти полностью остаются их прихлебателями, они не работают для общества, но, составляя привилегированную прослойку, являются паразитами собственности — иногда совершенно неприкрыто, как в случае с юристами; иногда же, как то бывает с докторами и людьми других упомянутых профессий, их объявляют полезными, но слишком часто они не приносят никакой пользы, а лишь только поддерживают систему глупости, обмана и деспотии, в которую сами входят. И не надо забывать, что все они, как правило, стремятся к одной цели — не к производству полезных вещей, а к достижению для себя или для своих детей такого положения, при котором им вообще не нужно будет работать. Предел честолюбия и цель всей их жизни — обрести если еще не для самих себя, то по крайней мере для своих детей высокое положение, при котором они станут явным бременем для общества. Каким бы фальшивым достоинством они ни облекали свою работу, им до нее нет никакого дела, за исключением немногих энтузиастов, деятелей науки, искусства или литературы, но если они и не соль земли, то все же — увы! — они по крайней мере соль той злополучной системы, у которой сами оказываются в рабстве и которая на каждом шагу мешает им, расстраивает их планы, а иногда даже и развращает их.
