Это что-то очень трудно понимается, однако, признаётся всеми материалистами. Атомы, бродя в пространстве, непроизвольно, через свои столкновения и удары с соседними, также безличными и неразумными атомами, без всякой причины, а часто случайно, могут составлять тела, целые миры разумных существ, образовывать в них мысль, сознание, разум, нравственность, совесть и т.д. - и всё это совершенно случайно...
Простая логика должна опровергать подобную силу случайности.
Руссо в одном своём сочинении говорит: «Если бы мне сказали, что в соседней комнате рассыпался типографский шрифт и что случайно при падении шрифта на пол из букв сложился первый стих Энеиды, то я даже не поднялся бы с места, чтобы посмотреть, правду ли мне говорят».
Он вполне прав. В общежитии всякий назвал бы подобного рода допущения чистейшим абсурдом, недостойным никаких опровержений. Какой бы охотник согласился, выйдя в поле, стрелять вправо и влево без разбора куда и зачем, думая, что этим способом он убьёт больше дичи, чем если бы он её отыскивал и стрелял с прицелом только после того, как отыщет дичь? Кто согласится, иметь вид написать какую-нибудь философию, взять в руки перо, писать всю свою жизнь, писать, не размышляя разный набор фраз, надеясь на то, что случайно из этого бессмысленного набора глупостей выйдет когда-нибудь философия? Ведь подобных людей никто не задумался бы посадить прямо в сумасшедший дом, а совершенно такие же мысли и допущения, родившиеся в голове авторитетных, патентованных наукой лиц, принимаются за великие идеи, находящие себе миллионы последователей, несмотря на всю бездоказательность этих идей, на полный разгул несдержанной фантазии, в защиту которой не говорит ни один факт. Простой здравый ум должен отвергнуть всё это, ибо обыкновенная логика до этого дойти не может.
Это ошибочное понимание законов причинности так же старо, как и сам материализм, и внушалось ещё Эпикуром, хотя во все времена человечества вызывало удивление своею нелогичностью. Это воззрение очень редко оспаривалось, ибо заключает в себе настолько наглядную и произвольную погрешность, понятную каждому, что всякому более или менее научному человеку оспаривать её делалось смешно и совестно. Ещё Эпикур принимал возможным для атомов уклонения их от прямой линии без всякой причины; Кант, всегда более чем деликатный по отношению к чужим мнениям и всегда умеренный в своих выражениях, не мог, однако, воздержаться, чтобы не назвать прямо это воззрение бесстыдным (Allg. Naturgesch. Hartenst. I, S. 217).
Как можем мы причину явления искать в самом явлении? Это совершенно ненаучно. Как можем мы в самой грозе искать причину её возникновения, в самом человеке искать причину его жизни, в самой планете искать причину её движения? - Ведь это ряд ни с чем не сообразных абсурдов.
Ф.А. Ланге, в своей «Истории Материализма», стр. 54, протестуя против вышеприведённой выдержки из «Логики» Миля, говорит: «Вследствие подобного же понятия причинности происходит то, что обезьяна хватает лапою позади зеркала, или оборачивает насмехающийся снаряд, чтобы найти причину появления своего двойника. Вследствие понятия причинности происходит то, что дикарь приписывает гром колеснице Бога, или воображает при солнечном затмении дракона, который хочет проглотить раздаятеля света. Закон причинности заставляет трудного ребёнка соединить благодетельное появление матери с своим криком и порождает этим путём опыт. Привилегированный же глупец, приписывающий всё случаю, мыслит себе (если он вообще мыслит) случай, как демоническое существо, коварство которого заключает в себе достаточное основание для всех его напастей».
Чрезвычайно трудно, занимаясь постоянно положительными науками или преследуя материалистическое мировоззрение и привыкнув думать, что ничего духовного в природе нет, - перейти потом к правильному и свободному пониманию почвы чистого идеализма. Несмотря на то, что многие, более развитые, сами собой доходят до убеждения, что позитивизм слишком поверхностно изучает природу, и чувствуют естественное влечение проникнуть глубже своими познаниями в тайный смысл вселенной, но привычка старого образа мысли постоянно сбивает их с пути и вовлекает в невольные заблуждения. В этом очень часто сознавались сами атеисты; например, Фейербах, самый отъявленный пропагандист атеизма (Философия будущего, 43 года, стр. 23), не мог умолчать об этом невольном тормозе человеческой мысли, сказав: «Кто сосредоточивает свой ум и сердце только на вещественном, на чувственном, тот фактически отрицает реальность сверхчувственного: потому что (для человека по крайней мере) только то действительно и реально, что составляет предмет реальной и действительной его деятельности». И в этом случае Фейербах больше чем прав. Редко встречаем мы человека, который работал бы над своим внутренним духовным развитием и заставлял бы себя думать так, как думали великие умы и нравственно развитые люди. Напротив, мы несравненно чаще встречаем принцип отвергать всякий авторитет даже людей гениальнейших; и каждый находить возможным дойти самому до высших истин и высшего знания, всякий убеждён, что сам ничуть не глупее каких-то Декартов, Ньютонов, Гумбольдтов и Кантов, и решительно не желает, да и не может сам знать верную оценку своих сил, способностей и внутреннего развития.
Вот причина, отчего все материалистические учения и системы были всегда более популярны, чем всякие другие, более трудные.
Учения материалистов во все времена делались очень скоро известными и всегда проникали скорее всяких других во все слои общества. И это весьма естественно и очень понятно.
Представим себе молодого ещё не окрепшего в своих знаниях науки, человека, который, заинтересовавшись вопросом жизни, вздумал бы, понадеясь на свои силы ума, обратиться к изучению философии без дельного и всесторонне образованного руководителя, - он непременно увлёкся бы учением материалистов. Во-первых, потому что не может один человек прочесть все философии, существующие в мире - их тысячи. Не будучи в состоянии прочесть всё, он, конечно, возьмёт на выдержку самые популярные и известные системы, а они-то как раз и есть материалистические. Во-вторых, избрав для своего изучения несколько теорий, может ли он, нетвёрдо знающий науки, быть разумным судьёй в степени правильности и непогрешимости суждения какой-нибудь из них? Ведь явных и грубых ошибок ни в какой теории нет, есть неточное объяснение фактов, сбивчивые толкования начальных принципов. Все ошибки каждой теории заключаются в неуловимом уклонении от истины, в неправильном взгляде на вещи; надо быть хорошо образованным человеком и во всяком случае иметь правильный взгляд на мир, чтобы уловить и тонко оценить эту неверность, а на этих-то мелочных уклонениях и построены все те следствия, которыми так радикально отличаются материалистические теории от философских.
Следовательно, каждый неизучивший специально предмета наук и обладающий достаточной силой логики, чтобы верно оценить правильность суждения каждой из представляющихся его усмотрению теорий, может только увлечься какой-нибудь из них, но не судить о ней, не изобличать её в ошибках и заблуждениях.
Как только одна из теорий или систем ему понравится больше других, он сейчас и принимает её, как правило и руководство в жизни. Но почему же он должен увлечься непременно материалистической или атеистической теорией? А вот почему: весь период нашего образования, т.е. с самой молодости до самой возмужалости, а иногда половину всей жизни нашей, мы занимаемся изучением наук, в которых никогда и ничего о Боге не слышим. Мы до того отстаём от этого понятия, до того привыкаем к атеизму науки, что безбожие науки отражается и на нашей жизни; мы невольно думаем, что так как Бога нет в науке, следовательно, Его нет и в природе, и никто и никогда не говорил нам противоположного.
Мы чуждаемся, если нападаем на какую-нибудь философскую систему, открыто говорящую о Боге, душе или свободной воле, мы удивлены ею и думаем, что напали по ошибке на какое-нибудь духовное сочинение, на наших устах появляется улыбка, нам как будто совестно читать эту книгу, и по невольному чувству привычки подрывается в нас весь авторитет к ней.
Нам дико встретить имя Бога в философии, ибо мы никогда Его в нашей науке не встречали, и наоборот - мы чувствуем себя в своей сфере, когда возьмём Бюхнера, Бруссе, Кабаниса, Фейербаха и т.д., мы чувствуем, что-то своё, привычное; они самым понятным образом выясняют нам факты, совершенно в духе нашего понимания; и с каким апломбом, и с какою уверенностью защищают они свои положения. В материалистических учениях вы сплошь и рядом встретите такие обороты речи: я утверждаю, я отвергаю, этого нет, это не существует, наука присудила, наука произнесла свой приговор, наука осуждает подобное; - и всё это нравится, всё это в духе времени; эта уверенность, эта сила речи поневоле заставляют всех, поверхностно знающих предмет, следовать за ними и преклоняться перед этими учениями. Это совершенно естественно: ошибок в теории науки молодёжь уловить не может, а наружная форма так увлекательна и так понятна.
