Перед глазами стояла пелена, меня трясло, и я совсем не помню, как мы одевались на глазах у всех – никто из членов моей семьи даже и не подумал выйти из комнаты и оставить нас в покое. Не помню, как Надя ушла, не помню, что я ей говорил, да и говорил ли что-нибудь. Очнулся я только тогда, когда начался разбор полетов. Вся семья собралась в гостиной, которая выполняла одновременно и функцию комнаты родителей. Основным докладчиком выступил отец.
– Ты ведешь себя абсолютно безответственно, – начал он ледяным голосом. – Как ты можешь позволять себе вступать в интимные отношения с замужней женщиной, матерью двоих детей? К тому же она намного старше тебя. На двадцать один год! Уму непостижимо! Ты хоть понимаешь последствия своих поступков?
Последствий я не понимал. Какие могут быть последствия, если два человека любят друг друга? Дети, что ли? Так мы предохранялись, на это даже у меня ума хватало. Зато последствия того, что произошло, я понимал очень хорошо. Я больше не увижу Надю, она не захочет иметь дело с человеком, подвергшим ее такому позору и унижению. Что может быть хуже этого?
Я молчал. Отец интерпретировал мое молчание по-своему.
– Вижу, что ничего ты не понимаешь. Так я объясню тебе, если ты такой идиот. Ложиться в постель с женщиной можно только тогда, когда ты намерен связать с ней свою жизнь и она отвечает тебе взаимностью. Все остальное – это блуд, разврат и проституция. Это недостойно приличного и разумного человека. Ты намерен жениться на ней? Она собирается разводиться? Отвечай!
– А хотя бы и так. – Мне казалось, что я говорил дерзко и уверенно, но, наверное, мои слова прозвучали растерянно и виновато. Не знаю.
– Прекрасно! Тебе восемнадцать лет, ты студент, живешь фактически на нашем с матерью иждивении, потому что твоей стипендии хватает только на твои карманные расходы. И вот у тебя появляется жена и двое ее детей, десяти и тринадцати лет.
Даже это им известно! Впрочем, чего удивляться, они же внимательно изучили Надин паспорт, в который вписаны ее дети с именами и датами рождения. Хорошо подготовились.
– Как ты собираешься их всех содержать? – продолжал между тем отец. – На что вы будете жить? И где вы собираетесь жить? Здесь, в нашей трехкомнатной квартире, где мы впятером с трудом помещаемся? Или ты, может быть, рассчитываешь, что муж твоей дамы оставит ей жилплощадь, на которой вы благополучно поселитесь, и будет платить алименты, на которые вместе с ее зарплатой вы прокормитесь вчетвером? Если ты думаешь именно так, то мне стыдно, что у меня вырос такой сын. Я всегда знал, что настоящего человека, достойного мужчины из тебя не получится. Ты – выродок, не понимающий элементарных основ человеческой порядочности. Если твоя Надежда Петровна обманула доверие собственного мужа и предала его, то она не имеет никакого права претендовать ни на площадь, ни на алименты. Она должна уйти, оставив ему все, и не делить ни имущество, ни квадратные метры. Я готов считаться с чувствами, я допускаю, что между вами настоящая любовь, но я не желаю мириться с тем, что мой сын или его избранница поступят низко и гадко, обобрав ни в чем не повинного человека. И, наконец, последнее. Как ты собираешься воспитывать ее детей? Ее старший ребенок всего на пять лет моложе тебя. По возрасту ты годишься Надежде Петровне в сыновья, если бы она родила в двадцать лет, ее ребенок был бы твоим ровесником. Разве ты сможешь заменить детям отца? Разве они будут тебя уважать и слушаться? Каким авторитетом ты будешь у них пользоваться? Ты сам еще ребенок и не имеешь ни малейшего права брать на себя ответственность за чужие жизни.
Ответить мне было нечего. Если бы отец говорил только о том, что Надя намного старше меня и лучше мне найти подходящую хорошую девушку, я бы нашел, что ему сказать. Но он произносил слова, против которых нечего было возразить. Во всяком случае, я в своем тогдашнем состоянии никаких аргументов не нашел. Мы с Надей не говорили о будущем и даже не думали о нем, нам просто было очень хорошо вместе, и ни о каком разводе и последующей женитьбе речь не шла. У нее была крепкая стабильная семья, разрушать которую никто не собирался, но разве я мог сказать об этом вслух? Ведь отец выразился совершенно определенно: секс без намерения создать семью есть не что иное, как блуд, разврат и проституция. И хотя я, конечно, не был с этим согласен, как и большинство людей на этом свете, я не мог допустить, чтобы о моей Наденьке родители высказывались в подобных выражениях. Мало того, что они будут ТАК о ней думать и говорить, они ведь и в самом деле могут сообщить ее мужу или куда-нибудь в партком.
Отец и мама костерили меня еще долго, и из их слов я вынес твердое убеждение, что если я еще хоть раз себе позволю – они немедленно примут меры. Мне было наплевать, что будет со мной, но для Нади эти меры имели бы необратимые катастрофические последствия. Конечно, я был очень молод, но все-таки понимал, что должности моих родителей и их возможности обеспечат всю жестокость и неотвратимость подобных мер.
Наконец меня оставили в покое, и только тут я задумался: а как вообще это все могло произойти? Я понимал, что все дело в Михаиле, ведь он и только он знал, что я собираюсь привести домой женщину, но не понимал, почему он поставил в известность родителей. Зачем? Как он узнал, что Надя старше меня? Я был уверен, что, если бы речь шла о «подходящей девушке», ничего подобного не произошло бы. Мишка – тупой и коварный гад, он никогда не упускал повода поиздеваться надо мной, он мог бы заявиться домой и ввалиться в комнату, чтобы смутить меня и поставить в неловкое положение, но – один. Без родителей. Без наших идеологически правильных родителей, которые не стали бы терзать и унижать незнакомую девушку, потому что мало ли кого я привел, а вдруг это дочка большого начальника? Таких дочек на моем факультете училось видимо-невидимо. Нет, если они пришли вместе с Мишкой, значит, были уверены, что даму я привел совершенно «неподходящую».
И как ни противно мне было смотреть на брата и разговаривать с ним, я все-таки спросил:
– Почему, Миш? Зачем ты это сделал?
Михаил расхохотался.
– Да потому, что ты идиот! Ты придурок! Ну кого ты мог себе найти? Только такое угробище. Тебя спасать надо было от тебя же самого, пока ты глупостей не наделал. Еще спасибо мне скажешь, когда поймешь. Хотя ты такой дурак, что можешь и не понять никогда.
– Не смей! – вспыхнул я.
– Да брось ты! Мне было интересно, кого ты приведешь, я с Валькой договорился, мне ж с работы раньше шести не уйти никак, а она тебя от самого института пасла, ради такого дела последнюю пару прогуляла, таскалась за тобой по всему городу, пока ты свою ненаглядную старушку не встретил. И сразу же мне позвонила, доложила, я специально с работы не уходил, ее звонка ждал. Ну, я – ноги в руки и бегом к театру, перехватил предков на входе, так, мол, и так, спасать надо нашего шпендрика, его какая-то пожилая тетка окрутила, он ее уж и домой привел, того и гляди до беды недалеко.
– Не смей называть ее старушкой!
– А как мне ее называть? Телкой, что ли? Да ты разуй глаза, недоумок! Ну что в ней хорошего? Старая, низенькая, вся корявая какая-то, брюхо висит, на роже морщины – тьфу! Смотреть не на что. Может, ты думаешь, что она дает как-то необыкновенно? Так не обольщайся, все дают одинаково, и у всех вдоль, а не поперек. Хотя, конечно, откуда тебе это знать? Ты еще маленький, мало чего в жизни видел. Но ты мне поверь, я знаю, о чем говорю.
Почему я его не убил в тот момент? А ведь хотелось, и еще как хотелось! Но я стерпел. Понимал, что изменить ничего нельзя. Убью я Мишку, или просто ударю, или перестану с ним разговаривать – Надю этим все равно не вернуть. По сравнению с этой бедой все остальное меркло и казалось несущественным и незначительным.
У меня хватило выдержки не позвонить Наде домой в тот же вечер, я дождался утра и позвонил ей на работу. Голос у нее был печальный и тусклый.
– Не надо, солнышко, – тихо сказала она в трубку, прервав мои попытки попросить прощения. – Не казнись. Ты ни в чем не виноват. Не звони мне больше.
Я не настаивал. Угрозы отца представлялись мне более чем реальными, и мне не хотелось подвергать Надежду такому неоправданному риску.
На то, чтобы прийти в себя, мне потребовалось чуть больше года. Но я их не простил. Никого. И продолжал любить свою Надю и думать о ней, хотя и понимал, что это ни к чему не приведет.
Прошло время, и родители стали подумывать о том, чтобы меня женить. У Мишки и Ларисы рос Тарас, Валентина тоже вышла замуж и родила дочку Юлю, оставался я, пятикурсник, в скором будущем – выпускник университета, молодой специалист.
– Вот женишься – и можно умирать спокойно, – то и дело говорила мама. – Все дети с семьями, никто один не остался.
Мне было все равно. Мне никто не был нужен, кроме Нади, и меня устроила бы любая жена. Я бы жил с ней как полагается и делал бы все, что требуется. Если не Надя, то какая разница – кто?
