— Только полный отморозок.
— Что?
— Сумасшедший.
— Ну, не совсем, но человек, пребывающий на грани безумия. Харальд. Викинг, берсерк, который и перекреститься-то правильно не умел, но был способен держать в узде сотню совершенно безудержных молодцов и исполнить порученное дело.
То, что сотня пришла сюда с семьями, тоже, легенда. Не могло у таких удальцов быть нормальных семей, да и тащить их сюда было бы безумием. Все женщины были местными, захваченными силой. Какой уж там был свальный грех, какое многоженство… Даже думать об этом не хочу.
Так же, как не хочу думать о том, ЧТО они творили с местными. Вас до сих пор боятся, как огня, потому, что те, кто не боялся, давно мертвы и роды их пресеклись.
Вот так, Миша. Если уж вы решили от великой нужды дать оружие в руки мальчишкам, кои собой владеть еще не умеют, то стоять над ними должен… Прости, Миша, берсерк. Потому-то я тебя думать и, прежде всего, думать, учил. Ярость без мысли — зверство. Ярость в узде разума — великие свершения!
— Боярин — "Бо ярый"?
— Да!
— Делай, что должен, и будет то, что будет?
— Да! Молодец!
— Цель оправдывает средства?
— Гм… — Монах помолчал, обдумывая услышанный афоризм. — Интересный тезис, но, по-моему, спорный. От кого услыхал?
— Не помню… Кажется, от отца Иллариона.
— Грекам не верь!
— Свои — не лучше!
— Кто? Феофан?
— Епископ! — Выпалил Мишка. — Своих земляков живьем сжечь повелел, я сам эту казнь видел в Турове, на льду Струмени! Живых людей на костер поставил!
— Колдунов!
— Свой — своих, по цареградской указке! Сказано же: "Народ, разделившийся внутри себя…".
— Не трепли Святое Писание попусту! Разделившийся… Были славяне едины до Рюриковичей?
— Нет, вроде бы. — Мишка припомнил строки Несторовой летописи: "Родина наша велика и обильна, но наряду в ней нет. Поднялись роды ильменские друг на друга. Приходите к нам и владейте нами". — Нет, не были!
— А сейчас?
— Но была же единая Русь — Великая!
— Но Варяги обрусели. Или ославянились, как хочешь. Хотя, они тоже славянами были. В общем переняли местные нравы. — Нашел, наконец, нужную формулировку отец Михаил. — И пошли делиться. А державными скрепами должен ведать тот, чьи взгляды не меняются. Есть в языческих верованиях идея государственности?
— Ну… — Мишка задумался. — Нет, пожалуй. Хотя я языческую веру плохо знаю.
— Нет и не может быть! Многобожие складывалось, когда о государствах еще и речи не было.
— Вот и неправда! — Сразу же нашелся с ответом Мишка. — А Египет? А Рим?
— Мы же о славянах говорим. — Напомнил монах. — Впрочем, и в тех державах монотеизм восторжествовал. "Един Бог на небе — един царь на земле". Так вот: в славянском язычестве идея государственности отсутствует, а в христианстве есть! И взгляды христиан не изменятся, как у Рюриковичей, потому, что главенствует в них не телесное, но духовное. Идея! "Вначале было Слово"!
— Значит, цель, все-таки, оправдывает средства?
— Нет, не должно так быть! — Вскинулся монах. — "Аз есьм человек и ничто человеческое мне не чуждо". Это ОН сказал. А мы неизмеримо слабее ЕГО и бывают у нас положения безвыходные. Вот ты убивал, а греха на тебе нет (за исключением одного случая) — нельзя было иначе. И епископу Туровскому нельзя было иначе. А насчет цареградской указки, ты и совсем неправ. Если бы было так, то епископом у нас был бы не Кирилл, а Илларион. И от костров по ночам было бы светло, как днем. Каждую ночь! Понимаешь, Миша?
— Кажется, понимаю, отче.
— И что же ты понимаешь?
— Думаю, разница между Илларионом и Кириллом такая же, как между тем, что с языческими городищами недавно сотворила княжья дружина и наша сотня.
— Правильно. А еще?
— А что, еще-то?
— Не понимаешь? Вы же совсем в ином образе перед местными предстали. То — страшнее вас не было, а то — вы гуманнее князя оказались!
— Так может, мы в Погорынье потихоньку своими становимся, отче?
— Давно пора, Миша.
— Дед утром на сходе сказал: "Мы эту землю завоевали, теперь пора становиться на ней хозяевами".
— Мудр сотник Кирилл! Мудр, не отнимешь. Как раз, то о чем я тебе толковал: ярость в узде разума.
— Значит, не "Цель оправдывает средства", а "Из двух зол — меньшее"?
— Зла вообще быть не должно! — В голосе отца Михаила начали проскальзывать знакомые Мишке нотки фанатизма. — Это не в силах человеческих, но стремиться к этому надо. Бывает же зло необходимое, но таково оно только в глазах невежественных. На самом же деле, оно — суть добро. Так лекарь загнивший член отсекает, чтобы все тело спасти. Калечит, но творит доброе!
"Блин! Ну зачем же так банально? Какие бы гнусности не оправдывали необходимостью "непопулярных решений", обязательно ссылаются на хирургию. Неужели других аналогий нет? Ну, заставь ты работать лентяя или учиться неумеху, они будут на тебя злобится, но добро от твоих действий будет несомненным! Нет, непременно надо про ампутацию трындеть. Все ты испортил, святой отец. Я уж было уши развесил…".
— Это что же: живые люди — загнивший член? — Мишка в упор уставился на монаха. — Старик на костре славу Богам и предкам пел. Живьем горел, а пел! И в толпе подхватили! Их тоже "отсечь?".
— Происки Врага Рода человеческого! Неистощим он на способы смущения умов…
"Тьфу, мудак, прости Господи. Универсальное объяснение на все времена и случаи жизни. Как что не по тебе, так — происки Дьявола. Ты же умный! По нынешним временам — интеллигент в полный рост. Ну разве ж можно так?".
— Значит, цель, все-таки оправдывает средства, отче. Не опроверг ты этот тезис. Нечем его опровергнуть.
— Да нет же! Пойми ты… — В голосе монаха послышалось страдание.
— Да понял уже, отче. Харальд перекреститься толком не умел, но насаждал христианство, и ему простилось все.
— Не простилось! Пред Высшим Судией он за все ответ держал.
— Это еще хуже. — Мишка чуть не проговорился, что навидался такого в прошлой жизни предостаточно. — Сделал для нас грязную работу? Ну и пошел вон, мы тебя не знаем.
— Не смей так говорить! И думать так не смей! Да, он исполнял приказ, но творить зверства ему никто не приказывал!
Отец Михаил заметно разволновался, на щеках выступил нездоровый румянец, одной рукой он, сам того не замечая комкал край одеяла. Следовало бы, наверно, его поберечь, но Мишка уже завелся и был безжалостен.
— Однако плодами этих зверств воспользовались. И пользуемся до сих пор. Или те, кто приказывал, не знали: во что это выльется? Знали. Ты сам сказал, что люди были специально подобраны необузданные.
Знаешь, отче, есть в землях Германцев такой город Нюрнберг. Так вот, там был суд. Судили злодеев, проливших реки крови, творивших страшные зверства. А те оправдывались тем, что, мол, выполняли приказ. И суд решил: выполнение преступного приказа есть преступление. Так же, как и отдание такого приказа. Казнили всех: и тех, кто приказывал, и тех, кто исполнял.
— … Мудро приговорили.
— Значит, за дела Харальда должен был нести ответ Ярослав Мудрый. И святые отцы, которые те деяния благословили.
— Значит, вы должны уйти из Ратного и вернуть эти земли язычникам!
"Ну да! Разбежались! Дед Корней — не Горбачев, Погорынье — не Прибалтика. Он тебе так уйдет — внукам рассказывать будешь, если выживешь, конечно. А я-то чего правозащитником заделался? Прямо тебе сталинские репрессии разоблачаю. Да, но отвечать-то что-то надо?".
— Что молчишь? — Отец Михаил попытался заглянуть Мишке в глаза. — Не так?
— Это невозможно…
— Невозможно? А судить дела столетней давности, пользуясь их плодами, возможно?
— Отче…
— Нет, слушай! Сидишь на земле отвоеванной предками, пользуешься ее богатствами, продолжаешь дела их (пусть, по-другому, но продолжаешь) и называешь их преступниками? Да тот старик, что предков славил, в сто раз честнее тебя!
— Отче…
— Молчи! "Не суди, и да не судим будешь". Это для кого сказано? Только для меня? Или для всех? Суд в Нюрнберге… Наслушался на торгу купцов иноземных… Пращуры твои кровь проливали, исполняя свой долг так, как они его понимали, служили Князю Великому и Православной церкви, так, как умели. Что те купцы о них знают? Как ты можешь их судить?
— Но что же…
— Живи достойно сам. Не твори того, что считаешь непотребным, а пращуров благодари за то что живешь на своей земле и в свете Истиной Веры, а не воешь с голоду на гноище и не коснеешь в дикости. Дела же их Высший Суд уже рассудил, не нам его поправлять. "Мертвые сраму не имут". Язычником был князь Святослав Игоревич, но истину изрек великую, и касается она не только павших на поле брани, а всех!
В помещении повисло тяжелое молчание. Отец Михаил тихонечко покашлял, сплюнул в тряпочку, потом произнес совсем уже другим голосом — тихо и очень грустно:
