— Отставить! — крикнул с вороного коня усатый хорунжий. — Нам нужен его язык. Отведи его в штаб, Прохор!
Казак сунул наган в кобуру и с нескрываемым разочарованием посмотрел на подавленного Беду.
— Лезь на своего коня, красная дубина! — проворчал он сквозь зубы, подтолкнув Беду рукояткой нагайки.
Аршин с трудом сел в седло — он и впрямь словно одеревенел. Потянулся к поводу, но Прохор вырвал его и вскочил на своего коня.
— Думаешь удрать, красный черт, да не советую! — С этими словами Прохор стегнул обоих коней. Два казака двинулись за ними.
Солнце жгло обритую голову Аршина, он чувствовал, как струйки пота стекают по его спине. Зудел рубец на спине, оставленный казацкой нагайкой когда-то под Львовом. Лошади шли рысью, но Аршина это ничуть не радовало. Ему казалось, что даже мозг его вспотел. Вздохнул: попал ты, Бедржишек, в хорошую кашу… Сначала тебя будут мучить — но разве можешь ты говорить? Можешь предать своих — Киквидзе, добряка Натана Кнышева? Ганза шмыгнул носом. Будут тебя бить ремнями, ребра переломают, а ничто так не нужно для доброй скачки, как крепкие ребра… Разные картины теснились в его воображении. Потом отведут тебя в степь, всадят в тебя четыре пули, а труп бросят на съедение воронам и степным орлам. Это их обычай погребения… Или вздернут на акацию… Повесят для устрашения другим. Ты будешь не первым повешенным в этой войне, но почему именно тебе быть одним из них? А если соврать?.. Фу, Беда, мужчина ты или нет?
Аршин вздохнул. Остаются лишь две возможности: бежать или убить себя. Но перед этим надо прихватить с собой на тот свет кого-нибудь — не складывать же даром свою бритую головушку… Беда ворочал мысли, словно сдавливая разгоряченный мозг, но никакого выхода не нашел. Просить он, конечно, ни о чем не станет. Не доставит он им удовольствия видеть, как он трясется от страха. Первый допрос, пожалуй, он переживет — притворится дурачком. А там видно будет. Его отец притворным смирением не раз обводил вокруг пальца эрцгерцогского лесничего, когда тот грозил отцу судом за браконьерство. Жаль, его глупому сыну отвечать не за косулю в лесу… Помнит Беда одну сценку между отцом и лесничим, — ему тогда не было и десяти лет, но он ясно помнит топорное лицо отца, а под мохнатыми усами — бесстрашные острые зубы, готовые вонзиться лесничему в горло. Аршин вздохнул. Как ни трудно тогда жилось, а по сравнению с теперешними идиллические были времена!
Казачий лагерь был в тридцати верстах от Филонова, в станице, окруженной редким сосновым лесом, по которому протекал ручей, в Чехии его назвали бы рекой и обозначили на карте. Всадники проехали по мосту, миновали дощатый сарай, покрытый серо-зеленой плесенью. Недалеко, возле полевой кухни, паслось несколько верблюдов, одногорбых и двугорбых. Аршин оживился: вот это провиантское обеспечение! Низкорослый Прохор приказал Аршину слезть с коня и погнал его к красивому дому станичного атамана; стены дома были бревенчатые, на крыше — новая дранка. В сторонке, на молодом высоком клене, висели два полуголых трупа: мужчина и женщина. Аршин испуганно вскинул глаза на них.
— Шутки шутили с нами, шпионская сволочь, господин учитель и его сука, — злобно усмехнулся Прохор.
Страшные плоды такого прекрасного дерева! Неужели и ты для этого вырос, Беда?
У крыльца стояли двое караульных — пожилые бородатые казаки. Будто спали стоя.
— Башка-то у него красота, прямо татарский жених, — сказал за спиной Беды один из караульных; Беда мысленно выругался. Ему легче бы стало, если б он мог выругаться вслух.
В комнате, полной табачного дыма, сидел за столом громадного роста казак с погонами есаула. Гимнастерка расстегнута, тучное брюхо колышется при каждом вздохе, во рту торчит папироса. На столе полупустая бутылка водки и рюмка красного стекла. Есаул диктовал что-то молодому писарю.
Прохор громко отрапортовал, что привел пленного чеха, и рассказал, как он был взят. Есаул встал. Его светлая кудрявая голова чуть не доставала потолка. Он выдохнул дым в белокурые усы и сдвинул брови.
— Говоришь, чех? — обратился он к казаку. — Второй красноармейский из Тамбова, командир пан Норберт Книжек? Хорошо, очень хорошо, Прохор!
Есаул налил водки, выпил и подошел к Ганзе. Нос Беды приходился как раз против ленточек царских крестов на широкой груди казака. Офицер крепко взял Аршина за подбородок и засмеялся.
— Да ты, видать, такой же чех, как я китаец. Скажи, зачем пошел в чешский полк?
Аршин икнул.
— Я чех, ваше благородие. К пану Книжеку я потому пошел, что не было выбора. Для чехословацкой Легии ростом не вышел.
Беда стоял, чуть пригнувшись, затаив дыхание, и все старался разобраться в выражении жирного лица офицера. «Если этот верзила ударит, тут мне каюк!»
— Пан Книжек тоже смеется над моим малым ростом, — обиженно добавил Аршин.
Есаул вернулся за стол. Прохор ждал у двери приказаний.
— Дай-ка ему по роже, только чтоб не перекусил язык! — дружеским тоном сказал есаул Прохору.
Прохор подскочил — Беда пошатнулся от его удара, но сейчас же выпрямился. «Если эта свиная харя подойдет еще, стукну его меж глаз, а там будь что будет!» — решил Ганза.
— Свяжи-ка ему руки, — сказал есаул. Прохор проворно выполнил приказ. — Так, — произнес есаул вкрадчивым, приветливым голосом, — а теперь слушай внимательно, сморчок, и отвечай правдиво. Легкую смерть заработаешь. А может, я сохраню тебе жизнь и приставлю к верблюдам. Все зависит от тебя. Сколько вас в чехословацком полку?
Ганза наморщил лоб и изобразил раздумье. Не оставьте меня в беде, отец!
— Полк.
— Людей сколько?
— Я ведь не при канцелярии, говорят, тысячи две.
— С комиссаром Кнышевым встречаешься?
— Как петух с крестьянином. У него много дел, ему не до меня — вокруг него тысячи.
Есаул был недоволен. Ганза читал каждую мысль на его буграстом лбу с глубокой морщиной от виска к виску. Эх, вот бы теперь распахнулись двери и появились бы на пороге «волшебный стрелок» Конядра, рыжий горлан Шама и остальные ребята! Ух какая бы тут поднялась буря! А так что…
— Слушай, сморчок, ты правду говори, — со странным добродушием молвил есаул, — не то разрисую нагайкой голую твою башку! Сколько полков у Киквидзе?
Аршин чувствовал себя как на раскаленной плите. Приподнялся на цыпочки. Держись, Бедржишек, преврати-ка дивизию в армию! Сам ты все равно не выкарабкаешься, зато казакам на время заморочишь голову… И он начал не торопясь:
— Точно не знаю, постойте, посчитать надо. Только, ваше благородие, если вы это знаете лучше меня, то не сердитесь, ведь Киквидзе со мной никогда не делился. Значит, в дивизии два кавалерийских полка, ребята что надо, потом два пехотных, два артиллерийских…
Аршин сделал вид, будто напрягает память. Есаул помрачнел. Беда перевел дыхание и продолжал:
— Потом, слыхал я, есть при штабе дивизии инженерный полк, по крайней мере так говорят, затем наших, чехословацких, — два или три, точно не знаю, да штурмовых батальона два-три… Говорили еще, завтра в Филонове прибудут три бронепоезда, какая-то дальнобойная батарея и огнеметный батальон. А под Бахмачом мы, чехи, захватили у немцев пять огнеметов…
Голова Ганзы покрылась крупными каплями пота. Слышал бы его Киквидзе, со смеху покатился бы, засияло бы его молодое лицо. Эх, Аршин, было бы у нас столько полков да такое вооружение! Злой, издевательский хохот зазвучал в душе Ганзы. Эх, твое толстобрюхое благородие, да у нас, большевиков, кроме дивизии Киквидзе, есть сотни других, и если не Киквидзе, то другие сдернут с вашего зада штаны с лампасами!
Взгляд есаула стал ледяным. Красноармеец переступил с ноги на ногу. «Если бы глаза этого есаула были буравами, то уже просверлили бы мне лопатки», — промелькнуло у него в голове. Пот по-прежнему заливал спину и лицо. Веревка врезалась в запястья. Ганза поглядел на малорослого Прохора. Коротыш стоял вплотную, дышал ему в шею. От него разило луком и самогонкой. Лицо его тоже вспотело, скорее всего от нетерпения: когда-то есаул подаст ему знак…
Офицер оглянулся на писаря: все ли записал, затем опять выпил водки и встал, опираясь на стол.
— Ты действительно пленный австриец?! Ганза кивнул.
— Будешь еще говорить?
— Буду.
— Есть у Киквидзе броневики?
— Есть, не знаю сколько, я видел только пять.
— Самолеты?
— Нет, — выдохнул Аршин.
Он заметил уже, что есаул ему не верит, и весь похолодел. Отчаяние охватило его. Нет, отцу его в игре с барским лесничим было не так трудно… Есаул прошелся по комнате, едва не задевая головой потолочные балки, и остановился за спиной пленного. Беда не шелохнулся. Здесь он мне голову рубить не станет, а если и так, пусть казак видит, что чешский воин не трус… Есаул постучал пальцем по голове Аршина и весело усмехнулся. Потом провел ладонью по его темени, ощупывая бугорки на черепе и бормоча что-то. Хотелось бы Беде видеть его лицо! Кто он — хищный зверь или только кошка? И что его заинтересовала моя голова?
