– Марка ты убил? – поинтересовался я, наблюдая, как Дубов поочередно щекочет взвизгивающих балерин.
– Ну, я… Ты идешь или нет?
– А Ириша прикончила Натали, так?
– Так, так, – занервничал Душман и поднял на меня черные глаза с мерцающими в них красными огоньками. – Какая тебе разница? Получишь свои бабки и свободен. Я даже помогу тебе удрать отсюда. Мы сделаем это вместе. Прямо сейчас. Так что хватит болтать! Неси кассету, писатель!
– Не-а. – Я закурил и с удовольствием выпустил дым в напрягшееся лицо Душмана.
– Ладно. – Он опять повернулся ко мне сияющим черепом. – Тогда материальное поощрение отменяется. Ты сделаешь это даром, ради своей дочери.
– Ты опоздал, абрек, – насмешливо сказал я. – Она в надежном месте.
Душман выцедил стакан вина, утер бороду и невозмутимо заявил:
– Чеченцы в курсе моей сделки с тобой. Или через пятнадцать минут я сообщаю им, что товар у меня, или зачитываю им одно любопытное письмецо, которое ты утерял. Со своими комментариями. – Он как бы от нечего делать достал из кармана телефонную трубку, повертел ее в руках и спрятал обратно. Весь похолодев, несмотря на волны жара, исходящие от очага, я сунул руку в задний карман джинсов, ничего там не обнаружил и внезапно вспомнил подозрительное прикосновение, которым наградил меня Душман вчера утром. Сглотнув слюну, чтобы смочить пересохшее горло, я как можно более спокойно произнес:
– Не вычислите вы нужную станцию, не надейтесь.
– Зачем вычислять? Я и так знаю. Львовская. Поезд Курганск – Москва, вагон номер девять. Мне Ириша сказала, зазноба твоя. – Душман засмеялся, но тихонько, чтобы не привлечь внимание хозяина, которого он предавал, сидя чуть ли не у его ног.
– Ириша не могла знать этих подробностей, – ошеломленно пробормотал я, уже понимая, что потерпел самое сокрушительное в своей жизни поражение.
Звезды, высыпавшие на небе, наблюдали за мной с отстраненным интересом, а я сидел, понурясь, и слушал наглый голос Душмана, отдающийся в висках, как самая сильная головная боль:
– Ей дочурка твоя на прощание шепнула, что и как. Боялась, что десятого сентября любимый папочка что-нибудь напутает и встреча не состоится. Вот и попросила добрую тетеньку напомнить папе, что и как. – Душман торжествующе захихикал. – Ах, какая любящая девочка, какая заботливая! Ты ведь не простишь себе, если с ней случится что-нибудь плохое, да, писатель? – Он опять повернулся ко мне, и искры, пляшущие в его торжествующих глазах, показались мне частицей адского пламени. – Иди за кассетой, – сказал он, насладившись моим бледным видом. – У тебя осталось одиннадцать минут.
– Сука Ириша, – процедил я в бессильном гневе, – ох и сука!
Душман протестующе покачал головой:
– Это ты зря, писатель. Она не хотела тебя продавать, отмалчивалась до последнего. Но я ведь на корт пригласил ее не в теннис играть и не раком пялиться, как некоторые. – Он насмешливо хрюкнул. – Так что выхода у тебя нет, писатель. Чеченцев после взрыва по всей Москве щемят, они за доказательство своей невиновности на все готовы. А ты своих предупредить не успеешь, тебя отсюда охранники не выпустят… Подумай, каково это, когда твои жена и дочь заложницами окажутся. Прелестная маленькая девочка и любимая жена среди разного сброда в каком-нибудь вонючем подвале… Ну? Идешь за кассетой? У тебя еще десять минут.
Я тупо смотрел, как Дубов усадил на колени хмельную Белоснежку и скармливает ей кусочки мяса. Она сотрясалась от смеха, как несвежая белорыбица, а ее подруга что-то цедила из стакана с таким мрачным видом, словно вот-вот собиралась отхватить кусок стекла и перемолоть его своими зубами.
– Я сдам тебя твоему боссу, Душман, – выдавил я из себя. – Вот прямо сейчас и сдам.
– Не сдашь. Если он узнает про пропажу кассеты, тебе не жить. Просто ты окажешься между двух огней, вот и все.
Душман был прав. Мне оставалось только принять его условия. Но как можно отдать вещь, которой у тебя нет? Вся надежда оставалась на Иришу, на то, что мне удастся смягчить ее сердце.
– Давай перенесем разговор на завтра, – предложил я, удивляясь тому, как хрипло звучит мой голос.
– Никаких завтра. Сейчас. Ровно через… – Душман бросил взгляд на часы, – …через восемь минут. И учти, писатель: ты еще должен успеть сходить в свою комнату и вернуться обратно.
Я искал выход, а мозг отсчитывал секунды, которых у меня оставалось все меньше и меньше. На второй минуте мои глаза остановились на телефоне, который Душман продолжал держать в руке, поигрывая музыкальной кнопочкой включения. Крошечный экранчик загорался зеленым и гас снова. Ему не терпелось высветить цифры номера неведомого мне абонента, дожидающегося звонка Душмана.
Он и Ириша пока оставались единственными носителями информации, смертельно опасной для моей семьи. Помимо меня, только они знали название нужной станции и номер поезда, возле девятого вагона которого меня будут ждать Вера со Светочкой. Их тоже будут ждать.
А виной тому – Ириша и Душман.
Заглянуть в глаза Ирише у меня пока что не было возможности. До Душмана было рукой подать – он по-прежнему сидел рядом и выжидающе поглядывал на меня, показывая растопыренную пятерню: пять минут, писатель, у тебя еще пять минут.
3
– Мерзавец! Подонок!
Моя шпага с присвистом взмыла вверх, чтобы обрушиться на телефонную трубку, лежащую на ладони Душмана. Пластмассовый корпус лопнул с сочным хрустом раздавленной улитки. Пока он тупо смотрел на обломки и кровь, выступившую из разреза на коже, я пнул его ногой и потребовал:
– Вставай, вонючий хорек! Сейчас ты ответишь за свои слова!
Дубов, едва не уронив на траву свою млеющую Белоснежку, возмутился:
– В чем дело, писатель? Нажрался, что ли? Буйствуешь во хмелю?
Я действительно пошатывался, но в меру, чуть-чуть. Главное, не перегнуть палку. Все должно выглядеть естественно.
– Пусть этот хорек повторит, как он назвал вашу дочь! – воскликнул я, делая вид, что язык у меня слегка заплетается.
– Как я ее назвал? – Душман все еще изумлялся, не понимая, что за представление я здесь затеял.
Никто из присутствующих этого не понимал. Дубов таки сбросил с колен балерину, и она сидела на траве, раскинув ноги, как всеми забытая кукла. Вторая служительница Терпсихоры опасно накренилась вместе со своим легким стульчиком назад. Оба охранника, которые прогуливались вокруг нашей пирушки, давно успели извлечь из-под мышек свои стволы и теперь приближались ко мне с двух сторон, вкрадчивые, как коты, одновременно нацеленные на одну и ту же добычу.
– Как ты ее назвал? – зловеще переспросил я Душмана. – Ты предлагаешь мне повторить твои грязные слова? Нет! – Я покачал головой. – Я и сам не повторю эти оскорбления, и другим не позволю! Бери шпагу, ублюдок. Я вызываю тебя на поединок!
– Владимир Феликсович! – Душман повернулся к своему хозяину, прося взглядом защиты. – Этот идиот все врет, я…
Вжик! Клинок рассек ночной воздух и плашмя прошелся по физиономии моего врага, там, где его борода соединялась с усами. Я увидел только один зуб, выплюнутый Душманом, но, думаю, их было гораздо больше.
– Фладимиф Феликфофиф!..
Удар по губам подпортил Душману не только настроение, но и дикцию, и это было очень кстати, потому что я не собирался давать ему возможность попусту болтать языком. Он уже сказал все, что хотел. Вполне достаточно, чтобы молчать всю оставшуюся жизнь, которой я отмерил ему самую малость.
– Что он говорил про Иришу? – Дубов встал, и это получилось бы у него очень величественно, если бы он не пошатнулся.
Ощущая на затылке дыхание приблизившегося охранника, я зло выкрикнул:
– Ваш верный холуй грязно, клеветнически оскорбил ее! Я этого не потерплю! Я заставлю его проглотить эти грязные оскорбления!
Мой театральный монолог завершил не менее театральный взмах шпагой. После моего повторного хлесткого жеста Душман уже не пытался оправдываться, а только зажимал рот ладонью, но кровь все равно свободно просачивалась сквозь пальцы.
– Взять его! – заревел Дубов.
Его указующий перст устремился не на меня, отважного рыцаря, вступившегося за его обожаемую дочь, а на негодяя, запятнавшего ее честь.
– Нет! – Я заслонил Душмана от охранника и упрямо сказал: – Пусть возьмет шпагу, трусливый ублюдок! Я хочу проучить его собственноручно. Он это оскорбление сейчас кровью смоет!.. Защищайся, подонок!
Тут меня как бы повело в сторону, а я как бы с трудом удержал равновесие. Наполненный вином стакан, который я держал в левой руке, придавал моему поведению требуемую достоверность. Особенно когда одну треть я залпом выпил, а две остальных щедро плеснул в растерянную физиономию противника.
– Дуэль, дуэль! – воодушевилась сидящая на траве балерина, хлопая в ладоши, перепачканные кетчупом. – Пусть дерутся! Настоящие мужчины непременно должны драться!
