– Дуэль, дуэль! – воодушевилась сидящая на траве балерина, хлопая в ладоши, перепачканные кетчупом. – Пусть дерутся! Настоящие мужчины непременно должны драться!
Она на радостях сделала чуть ли не шпагат, но на нее никто не обратил внимания. Все взгляды были устремлены на Дубова, ожидая его справедливого решения. Чтобы поскорее склонить его нетрезвые колебания в свою сторону, я запальчиво выкрикнул, постаравшись, чтобы мой голос зазвенел должным образом:
– Пусть я и не полковник, как некоторые, но я лейтенант запаса, и моя честь задета! Честь русского офицера! Владимир Феликсович, уж кто-кто, а вы должны меня понять!
– Честь, да. – Он сурово кивнул и распорядился: – Освободите место! А ты, Душман, бери в руки шпагу. Дырку тебе потом заштопают, зато язык больше распускать не будешь.
Сплюнув на бороду вино вперемешку с кровью, мой противник взял торжественно протянутую балериной шпагу, попробовал ее на изгиб и неожиданно пронзил ею воздух перед собой. Это получилось у него достаточно впечатляюще: правая нога стремительно согнута в колене, свободная рука выброшена вверх, острие клинка жалом подрагивает в каких-нибудь двадцати сантиметрах от моей груди. Похоже, у Душмана имелся кое-какой опыт в этом деле. Мне же приходилось фехтовать лишь в раннем детстве, когда оружием нашей дворовой компании служили рейки из столярной мастерской.
Это просто игра, Игорь, сказал я себе. Вся разница состоит в том, что теперь ты не имеешь права потерпеть поражение. Смелей, Игорь! Не напрягайся, действуй свободно и раскованно. Ты не жук, которого можно проткнуть булавкой.
– Пусть начинают по моему сигналу! – визгливо потребовала смуглянка, окрещенная мной Золушкой. Она еще надеялась стать любимой женой Дубова на эту ночь и не желала терять инициативу.
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Душман развернулся ко мне правым боком, выставив перед собой шпагу, которая показалась мне гораздо более длинной, чем когда на нее накалывали куски мяса. В такой позиции его фигура сделалась почти неуязвимой. Черный, как окружающая нас ночь, он двинулся вперед мелкими шажками.
Тот перезвон шпаг, о котором я столько читал в мушкетерских романах, у нас не получился. Клинки скрещивались с неприятным металлическим лязгом и омерзительно скрежетали, сцепляясь друг с другом. Чашка эфеса откликалась на попадания по ней глухим кастрюльным звуком: чок… чок… чок… Если бы не она, я остался бы без пальцев уже на первой минуте поединка.
Не произнося ни слова, Душман вынуждал меня отступать, загоняя в кусты, где я уже не сумел бы сохранять безопасную дистанцию. Он почти не делал выпадов, словно намеревался пронзить меня с первого раза и не желал попусту тратить силы.
Чем дальше мы отдалялись от огня, тем хуже я различал его темную тень, норовящую слиться с окружающими деревьями. Звезды исчезали за ней и появлялись снова, а слабо мерцающий клинок всякий раз выныривал из мрака неожиданно.
– Что ты все пятишься, писатель? – проявил неудовольствие Дубов, которого я не замечал, как не замечал ничего вокруг, кроме постоянно угрожающей мне шпаги.
– Бородатый его сейчас убьет! – причитала одна из его балерин. – Вот прямо убьет сейчас, и все! Ой, мамочки!.. – Невозможно было понять, от страха она голосит или от восторга.
– Не убью, – успокоил зрителей Душман. Он по-прежнему изъяснялся невнятно, но теперь это не казалось мне забавным. – Писатель еще поживет на этом свете.
«Пишатель», то есть я, догадывался, почему его существование на этом «швете» продляется. И это его, то есть меня, абсолютно не устраивало. Валяться, раненному и беспомощному, пока какие-то подонки будут измываться над моей женой и дочерью? Ни за что!
Я ринулся на противника с такой яростью, что теперь отступать пришлось ему. Удар наотмашь, выпад, еще удар, еще! Меня остановило внезапное осознание того факта, что клинок, которым я размахиваю, вдруг сделался наполовину короче, чем в начале поединка. И когда я бросил взгляд на жалкий обломок, оставшийся у меня в руке, Душман преспокойно шагнул вперед, вонзил шпагу в мое правое плечо и вытащил ее с тем же невозмутимым видом. Мне показалось, что кость отозвалась на прикосновение холодной стали скрипом, а боль была подобна вспышке, начавшейся с точки, которая тут же заполнила меня целиком. Перебросив обломок шпаги из раненой руки в невредимую, я начал падать лицом вниз, навстречу черной фигуре Душмана. Кажется, зрители одновременно вскрикнули, когда я оттолкнулся от земли обеими ногами, подобно пловцу, готовящемуся нырнуть в воду.
Огрызок шпаги, который я сжимал в своей вытянутой руке, не уперся в одно из ребер Душмана, как я боялся все те доли секунды, пока летел на него вместе со своей болью. Клинок вошел в его грудь беспрепятственно, и лишь толчок эфеса подсказал мне, что я проткнул человеческую плоть.
Потом я упал на опрокинувшегося навзничь Душмана, а когда выдернул обломок шпаги и склонился над ним, его глаза были мокрыми от слез.
– Ай! – коротко взвизгивал за моей спиной женский голос. – Ай!
– Оставь его, писатель! – Это потребовал Дубов, но приближаться ко мне не спешил. Никто не спешил этого делать.
– Письмо! – тихо потребовал я, занося обломок окровавленной стали.
– Я его сжег! Сжег! – Душман выкрикивал это, как спасительное заклинание.
– Молодец, – сказал я и дважды ударил его в горло, заросшее жесткими черными волосами.
Перед смертью он попытался протестующе качнуть головой: не надо. Но клинок, пригвоздивший его к земле, не позволил ему даже такую малость.
Когда я выпрямился и, пошатываясь, побрел прочь, те, кто остался за моей спиной, переговаривались исключительно шепотом.
Глава 9
1
Попойка на лужайке перед домом заглохла как-то сама собой, пока один из дубовских охранников деловито обрабатывал мою рану и перебинтовывал ее с таким видом, словно возился не с плечом живого человека, а с забарахлившим двигателем автомобиля. Чужого автомобиля и совершенно бесплатно. Поэтому при каждом прикосновении его пальцев мне представлялись пассатижи.
– Не туго? – осведомился он, закончив перевязку.
– По-моему, туговато, – поморщился я, пошевелив рукой.
– Терпи. – Он пожал плечами. – Перевязывать заново не собираюсь.
– До свадьбы заживет? – спросил я, когда братишка милосердия собрался уходить.
– Да хоть прямо сейчас женись, – усмехнулся он. – Кость не задета, а мягкие ткани можно протыкать хоть каждый день. Без особого вреда для здоровья.
– Спасибо на добром слове.
Оставшись один, я выключил свет и прошелся по комнате, пробуя пострадавшую руку на гибкость и прочность. В принципе моя правая конечность вполне годилась для несложных автоматических движений. Я наспех прикинул свои дальнейшие действия в сложившейся ситуации.
Отчего-то мне казалось, что Ириша не навестит меня нынешней ночью. Цитата из устного творчества покойного Душмана гласила: «Я ведь на корт ее пригласил не в теннис играть и не раком пялиться…» Когда он произносил эти слова, тон его был язвительным, а запах бензина, исходивший от него, – едким. И еще он обмолвился, что Ириша отмалчивалась до последнего. Чем больше я думал об этом, тем сильнее подозревал, что Ириша так и осталась отмалчиваться на корте, где у нее состоялось свидание с Душманом, надо полагать, последнее и не самое радостное в ее жизни.
Единственное, что плохо вписывалось в эту версию: злополучная видеокассета. Если Ириша подверглась допросу с пристрастием, то как ей удалось умолчать о том, что искомая вещь находится у нее? Ответ напрашивался невеселый: девушка умерла до того, как успела рассказать все. Душман или перестарался с пытками, или прикончил ее раньше времени, торопясь скрыться с места убийства.
Он ведь не зря предлагал мне бежать вместе. Расправился с бывшей подельницей и, разумеется, не хотел дожидаться, пока об этом узнает ее отец. Дубов не слишком убивался по поводу гибели сына-педераста, но дочь он обожал, и в случае ее смерти его гнев должен быть страшен. Причем главным кандидатом в подозреваемые снова оказывался я, поскольку наши тесные отношения с Иришей не являлись секретом для Дубова.
Вот и выходило, что еще до рассвета я должен испариться из родового поместья Дубовых, если не хотел остаться здесь навсегда – в качестве призрака, пугающего по ночам новых постояльцев, волей или неволей очутившихся на моем месте. Это занятие было не по мне, и я твердо полагал, что умирать мне рановато.
Бежать мне предстояло через темный парк, который вряд ли патрулировался по ночам. Я хотел обязательно завернуть на корт, чтобы поискать там следы, подтверждающие мои мрачные предположения. Такую крупную девушку, как Ириша, спрятать не так-то просто. Учитывая, что Душман очень спешил, он не стал бы церемониться с ее телом. Он и с живой Иришей не церемонился. Когда я подумал об этом, я пожалел, что не пригвоздил его к земле еще пару раз. И это несмотря на то что после всего случившегося я должен был испытывать к Ирише не жалость, а совершенно противоположные чувства. Она завладела кассетой, за которой я охотился, она на сутки вывела меня из строя коварным уколом, она сообщила Душману, где искать мою семью. Но все равно ненавидеть ее у меня не получалось, а может быть, я не слишком старался.
