Тарзан поднялся на ноги. Теперь два пса, почти одинакового роста, стояли на дороге друг против друга, нос к носу.
— Что же? — спросил Тарзан.
— Ты приведешь Черного мертвеца к своей хозяйке. Она-то ему и нужна.
— Зачем? — оскалился Тарзан.
Бракин по-собачьи пожал плечами — у него это получилось почти по-человечески.
— Пока не знаю…
Внезапно на него сбоку налетел рыжий повизгивающий клубок. Бракин почувствовал шершавый язык на своей морде, фыркнул и обернулся:
— Рыжая! Зачем ты здесь? Я тебя не звал. И как ты выбралась из мансарды?
— Через балкон. Дверь была чуть-чуть приоткрыта.
Впереди, в клубящемся тумане, стихли выстрелы.
— Подожди, Рыжая, сейчас не до тебя…
Внезапно Тарзан ощетинился, присел.
— Ага, — проворковал мягкий бархатный голос, ворвавшийся в разговор. — Все трое здесь. Вот вы-то нам и нужны.
Бракин посмотрел назад и с ужасом увидел большую белую волчицу. Она спокойно лежала позади них на дороге, гордо подняв огромную морду.
А впереди из тумана показался мутный силуэт черного мертвеца. Мертвец шел ровно, медленно, неотвратимо. Вся его одежда была разорвана пулями, и во лбу чернела дыра. Но он был по-прежнему жив и готов действовать.
— Хорошо, что я не убила тебя тогда, в лесу, — сказала Белая и почти ласково посмотрела на Тарзана.
— Ну, так кто же из вас охраняет Деву?
— Я! — быстро сказал Бракин. И даже стал быстро-быстро перебирать лапами.
Белая пренебрежительно взглянула на него. Усмехнулась.
— Твою Деву я знаю. Жадная старуха, заболевшая от жадности и глупости. Нет, — Белая качнула широкой седой мордой. — Дева должна быть молодой. И если не слишком красивой, то обязательно доброй.
— Тогда — я! — сказала Рыжая, выступая вперед. Она отчаянно трусила, но уличное воспитание давно уже приучило её проявлять чудеса храбрости именно тогда, когда нападает трусость, кидаться в опасность с головой; это всегда помогало в боях с почтальонами, продавцами, дворниками, и враждебными стаями, живущими в поселке за переездом — в Усть-Киргизке.
— Ты не только хитрая, лисичка, но еще и на удивление смелая, — сказала Белая.
И внезапно поднялась на все четыре мощных лапы.
— Вон идет тот, кто по запаху узнаёт врагов ночи.
Ка остановился неподалеку. Казалось, он смотрит на всех сразу, одновременно; может быть, так казалось потому, что дырка от выстрела из помпового ружья была похожа на третий глаз.
Ка медленно поднял руку в изорванном в клочья рукаве и молча указал на Тарзана.
— Тихо! — прикрикнул Витёк, берясь за баранку.
— Чего «тихо»? Сматываться пора! Я в него шесть пуль всадил, ни разу не промазал! — сказал Санька.
— А он всё равно живой, — сказал Рупь-Пятнадцать, хотя его никто и не спрашивал.
Витек еще раз сказал:
— Тихо! Убью!..
— А чего… — начал было кто-то, но ему закрыли рот ладонью.
Издалека доносились воющие сирены милицейских машин.
— Далеко… — сказал Витек. — Успеем.
И он нажал на газ.
— Ты куда? — спросил Санек.
— Мы его, гада, на таран возьмем…
— Убей этих троих. Больше они нам не нужны, — сказала Белая, поднимаясь во весь свой гигантский рост.
И, больше не глядя на них, в три летящих прыжка преодолела расстояние до цыганского дома и исчезла в воротах.
Ка поднял руки и присел. Руки у него оказались такими длинными, что все три собаки оказались в полукольце: позади них высился забор.
Собаки ощетинились, припали к земле, медленно отступали, рыча. Только Рыжая сделала попытку проскользнуть под рукой Ка, но не смогла, и отлетела к забору.
Туман все еще не рассеялся. И в этом тумане позади мертвеца засветились два ярко-желтых огромных глаза. Взревел двигатель, и глаза стали стремительно приближаться.
В самый последний момент Ка почувствовал угрозу сзади. Он обернулся, привставая. Но подняться на ноги не успел. Огромные желтые глаза приблизились вплотную и какая-то неведомая, страшная сила, более грозная, чем сила самого Ка, ударила его в колени и подбросила высоко вверх.
Ка издал странный звук. Он упал на ветровое стекло, побежавшее трещинами.
Прямо перед собой Санька увидел темное неживое лицо с разорванной щекой и обнажившимся краем белой кости.
Санька хотел заорать, но тут Витек резко затормозил, и Санька разинутым ртом налетел на поручень над «бардачком». Боли он не почувствовал, и продолжал беззвучно орать; изо рта заструилась кровь.
Ка снесло с капота, он упал на дорогу и покатился.
Полежал секунду-другую, — и зашевелился.
У него были переломаны ноги, но он умудрился подняться, как бы соскальзывая, припадая на руки. Темное лицо, поднятое к машине, ничего не выражало.
— Так, да? Так?? — заорал Витек, сдал назад, и снова рванул вперед.
Белой вдруг не стало. Вместо неё в воротах оказался человек в помятой милицейской форме, почему-то без зимней куртки, и даже без шапки.
Он вошел в ярко освещенный уличными лампочками двор. Увидел трех или четырех собак, чуть ли не разорванных на куски, увидел человека, лежавшего на крыльце, свесив курчавую голову с нижней ступеньки. Неподалеку, привалившись спиной к фундаменту, сидела толстая женщина в одной рубашке. Голова ее была вывернута, и глаза, обращенный вниз, тускло отражали свет.
Милиционер постоял, прислушался.
Двери сараев были выломаны, на снегу почему-то валялись изуродованный велосипед и конский хомут.
А на снегу там и сям светились пятна крови.
Милиционер перешагнул через труп на крыльце, миновал темные, заставленные какими-то бочками сени, и вошел в большую комнату. Мебели здесь почти не было. Только кухонный стол, какие-то лежанки вдоль стен, накрытые чем-то пестрым, и несколько ковров на полу и на стенах.
Милиционер на секунду замер. Он услышал отдаленное завывание сирен, повел плечами, шагнул в следующую комнату. Эта комната оказалась забитой мебелью — дорогой гарнитур, две огромные кровати, не распакованные, стоявшие «на попа» у стен, пухлые, словно надувные, кожаные кресла и диваны, накрытые коврами.
Милиционер встал, склонил голову набок, прислушался.
И внезапно, нагнувшись, откинул угол ковра.
Пол под ковром оказался зацементированным, а в цемент вделан квадратный стальной люк.
Милиционер быстро нагнулся, нашел рукоять, выдвинувшуюся вверх, дернул.
Люк не открылся.
Но теперь милиционер точно услышал сдавленные голоса и шорохи. Потом вскрикнул младенец.
Улыбка раздвинула лицо милиционера. Улыбка, постепенно превратившаяся в оскал. Милиционер согнулся, встал на четвереньки, вытянулся, раздался в толщину, и рыкнул.
Теперь это снова была волчица.
Громадная, седая. Она провела широкой лапой по люку: на металле остались борозды. Глаза Белой загорелись неистовым огнем, и она стала быстро-быстро царапать сталь обеими передними лапами.
Люк начал прогибаться, трещать; куски цемента разлетались по комнате.
Снизу раздались испуганные крики и петушиный подростковый бас, прикрикнувший на кого-то.
Белая подпрыгнула и всей тяжестью рухнула на люк.
Люк обрушился вниз.
В глаза ей взметнулся ослепительный огонь, и уши заложило от грохота: пуля обожгла лоб.
Белая рухнула вниз всей тяжестью, ломая деревянную лестницу с перилами. Внизу она вскочила на ноги, мгновенно огляделась.
Пыль и пороховой дым заполнили подвал, но людей здесь не было: они ушли в боковой ход, черневший в забетонированной стене.
Белая прыгнула в зияющее отверстие, — и словно натолкнулась на что-то, на миг зависла в воздухе, словно в вате, и мягко опустилась на пол.
— Уйди с дороги! — рявкнула она, тяжело дыша.
— Здесь нет того, кого ты ищешь, — возразил низкий голос.
— Есть! Я чувствую запах девы. Я даже вижу её: красивая черноглазая цыганка, слишком молоденькая, правда, но я давно уже стала замечать твою склонность к педофилии… Прочь!
— Эту цыганку зовут Наталья. Ей только двенадцать лет. И она ни в чем не виновата, — спокойно ответил голос.
— Ага! В двенадцать цыганские дочери иногда уже выходят замуж. Уходи, именем твоего покровителя Велеса!
— Велес давно уже умер.
— Да, но ты-то еще жив. Наследник Волха, бывший пастух, защитник выродков и сук!
Внезапно огонь вспыхнул прямо перед ее глазами, так что Белая вначале отшатнулась. А потом рассмеялась лающим смехом.
— Ты вздумал напугать огнем меня? Меня, повелительницу огня? Ты сгоришь и станешь пеплом, горсточкой праха, которой уже нет и не может быть возвращенья…
— Ты снова ошиблась, — прогудел, удаляясь, голос. — Огонь — это твоя стихия. А я всего лишь зову дождь.
Тверская губерния. XIX век
Дверь отворилась бесшумно. Но Феклуша тотчас же открыла глаза, инстинктивно поджала ноги под лоскутное, специально сшитое для нее, одеяло.
