— Как же так? Такой молодой, такой красавец был. Куда ж он теперь без глаза-то? Как же? Мать, поди, с ума сойдет от горя.
Ньорд сурово выговаривал жене:
— Не реви, дура. Подумаешь, глаз. Не руку же потерял, меч удержит. А шрамы… Шрамы мужа не портят, а украшают.
Я подарил старухе бусы из ярких разноцветных бусин, а старику — отменный боевой топор. Когда-то Ньорд выручил меня, дав свое старое оружие, так почему б не порадовать его душу? Коли самому не сгодится, так, может, внуку на первую руну даст.
Потом отправился к Кормунду-кузнецу, что некогда выковал мой любимый топор, хоть у меня были сомнения. Кормунд — он ведь семирунным был тогда, потому легко ладил оружие для хускарлов. Справится ли он с топором под хельта? Может, лучше другого кузнеца поискать? А есть ли кузнецы для хельтов? И как добрый кузнец успеет сразу и руны получить, и мастерством овладеть, и за твариным сердцем сбегать?
За прошедшее время Кормунд не изменился ни капли. Такой же кряжистый, крепкий и основательный. Всё так же возился возле горна и, не оборачиваясь, крикнул:
— Ну, чего встали? Давайте сюда.
Когда же мы подошли, он сразу раздал поручения:
— Ты, рыжий, смети-ка мусор и золу. Ты, девичьи ресницы, принеси пару ведер угля. А ты, безбородый, раздуй огонь.
Мы переглянулись и взялись за работу. Рысь покрутил головой, плюнул, нарвал полыни для веника и вымел двор. Херлиф принес угля, благо, ведра-таки нашлись, а я высек огонь и медленно раздул огонь мехами. Кормунд же осмотрел одну криницу, затем вторую, третью, и каждую отбросил. Видать, не подходили чем-то.
— Топором доволен? — между делом буркнул кузнец.
— А то ж.
— Растешь уж очень споро, никакое оружие за тобой не поспеет. Ты как, этот переделать хочешь или новый сладить?
— Новый. Этот сыну хочу оставить. Сын у меня…
— Топор али секиру? Под топор и щит особый нужно ковать. Хельты с деревянными уж не ходят.
— Секиру хочу. Потяжелее. Чтоб всё разрубала и не щербилась.
— Топорище тоже железное делать надобно будет.
Кормунд подошел ко мне, взял старый топор, подкинул, поймал, осмотрел лезвие. Затем погладил рыжую бороду.
— Марка золота, если без узоров и украшений. И две, если с ними.
Марка! Золота! Та монета меньше одного эйрира весила, а в марке — восемь эйриров. Это что ж за секира-то такая драгоценная выходит?
— Серебром могу дать, — с трудом выговорил я.
— Добро, — кивнул кузнец.
Куда ж он такое богатство денет? Неужто всё в железо и твариные кости вложит?
— Половину сейчас давай, вторую — потом. Но скоро не жди. До осени буду искать и металл нужный, и уголь особый, и прочее, а уж зимой ковать начну. Весной приходи.
С тяжестью на сердце я отдал кошель с серебром. Как знал, побольше захватил, но всё равно пришлось еще два браслета с руки снять. Если б не Скирре, не видать мне хельтовой секиры. Спасибо добряку Скирре!
Обратно шел и думал, а стоит ли оно того? Может, лучше было бы погулять по базару, присмотреться к ценам, подобрать что-нибудь годное из того, что выложено? Да еще Простодушный подливал масла в огонь.
— Зачем? Полно же всякого оружия захватили. Неужто там ничего не подобрал себе? Или у тебя шесть пальцев на руках, что особый топор нужен?
И без него тошно! Столько серебра отдавать! Десять марок. Это ж двадцать коров, целое стадо! Ну, не дурень ли я? Потом вынул топор из поясной петли, покрутил в руках. Такого ухватистого у меня не было ни прежде, ни потом. Сколько разного оружия я передержал, но ни одно так не ложилось ни в руку, ни в душу. Двадцать коров. А зачем они мне? Я ж не пахарь и не лендерман, а хирдман! Добрый топор для меня важнее коров, красивых нарядов и браслетов. Не раз выручит, не раз спасет. Хотя кого-то может и в соблазн ввести, как это было в Бриттланде. Так что позолота и узоры на оружии только помехой будут.
Стоило только вернуться в город, как нас остановил незнакомый хельт. Он переводил взгляд с одного на другого и неуверенно спросил:
— Кай Эрлингссон. Кто из вас?
— Я, — тут же выступил вперед Простодушный.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Рысь, как дурак, раззявил рот. Хорошо, хоть смолчал.
— Пойдем. Поговорить с тобой хотят, — сказал хельт и поворотился к нам спиной.
— Кто хочет, пусть сам приходит. У меня тут дела.
О, как! А я б пошел. Любопытно же, кто ж со мной так поговорить хочет, что целого хельта посыльным отправил!
— Да не ерепенься ты. Зла никто не таит, наоборот, еще и серебра получишь.
— Я и так на нищету не жалуюсь. А по найму с хёвдингом толковать надобно, не со мной.
Хельт разозлился, придавил рунной силой и прошипел сквозь зубы:
— Тебя не трэль спрашивает. На конунгов двор идём.
Силу десятирунного хельта легко выдержал не только я, но даже семирунный Рысь. А вот Простодушный захрипел, схватился за грудь, закатил глаза и рухнул наземь, хотя у него рун-то побольше Леофсуна. Хельт перепугался, убрал силу.
— Эй, ты чего, парень? Чего он какой малахольный? Я ж легонько!
Я еле-еле держался, чтоб не расхохотаться, а вот Рысь сообразил, что к чему и давай орать:
— Да мы только после страшной битвы! Знаешь, как его изранили? Думали уж, не выживет. Ему ж грудь проломили прямо до хруста! Лекарка так и сказала: «Месяц теперь нельзя ни пить, ни с женщиной ложиться, ни меча поднимать, иначе пойдет ваш Херлиф прямиком к Фомриру!»
Хельт покивал-покивал, а потом говорит:
— Какой такой Херлиф? Я про Кая Безумца спрашивал!
Тут уж я не устоял, посмеялся вволю, а потом признался:
— Я это. Кай Эрлингссон. Веди, кто бы там ни был!
Простодушный встал, отряхнулся и взглянул с такой укоризной, что мне почти стыдно стало. Хотя это он вдруг шутки шутить вздумал, а не я дурачился.
Хельт не соврал, отвел прямехонько к конунгову дому, да не к тому, где Рагнвальд гостей принимает, а к тому, где он ночами спит. Леофсуна и Херлифа внутрь не пустили, пришлось одному входить. Я думал, меня там встретит либо сам конунг, либо его сын. А встретила Рогенда, конунгова жена.
Прежде я говорил с ней всего раз, и уже тогда у нас не сложилась дружба. Она хотела забрать подаренную золотую монету, уверяла, что через тот дар придет к ее сыну беда. Уж не знаю, через это или как-то иначе, но беда к Магнусу пришла. Отравился он твариной кровью, потерял руну, но Мамиров жрец с Орсовой женщиной выходили его, а то бы стал Магнус калекой, как отец Гисмунда. Монету, впрочем, я не отдал, потому как пообещал ее Кормунду за топор. Вот Рогенда и разозлилась, слухи дурные по всему городу распустила, мол, это из-за меня Магнуса чуть гармы не загрызли.
Она стояла возле ткацкого станка и бездумно перебирала натянутые нити, а когда скрипнула дверь, обернулась.
Все-таки какие женщины разные бывают! Есть такие, как Дагна: боевые, сильные, наглые. Есть, как моя Фридюр: мягкие, робкие, уютные. А есть вот такие, как Рогенда. Даже если б я не знал, что она конунгова жена, догадался бы по ее строгому виду, по властному взгляду, по насмешливому изгибу рта. Ну и по дорогому платью, золотым украшениям и особому плату, причудливо закрученному на голове. Такая если по-доброму посмотрит, словно серебром одарит.
А сейчас Рогенда смотрела на меня просительно. В прошлый раз, когда требовала с меня золотую монету, а ее сын находился на пороге смерти, конунгова жена смотрела иначе.
— Кай, — молвила она. — Кай Эрлингссон. Не думала я, что ты выживешь. Да еще и до девятой руны добрался, оружие доброе справил, серебром разжился. Хорошо живешь.
А вот голос остался прежним. У меня так мать с рабынями домашними говорит.
— Боги не оставили наш хирд, — согласился я.
— Боги… — вздохнула Рогенда. — Боги… Есть у меня одна просьба. Как раз с богами связана. Я слышала, что ты убил жреца сарапского. И будто бы он был выше тебя рунами.
— Было такое, — насторожился я. Неужто она тоже Солнцу кланяться начала?
И вдруг она бухнулась на колени:
— Спаси моего сына! Спаси Магнуса! Это по моей вине он наших богов отринул! Из-за меня в беду попал. Я что хочешь сделаю! Хочешь, золота отсыплю? Вот, — и она сняла пару колец и браслет. — Хочешь, корабль подарю! Или в конунгову дружину войдешь! Или кольчугу дорогую дам. Землю с пастбищем на две сотни овец!
