7) значительно более низкая, чем во многих странах, ценность труда, склонность к чередованию периодов интенсивного труда с предельным напряжением и длительного отдыха с пьянством, загулами; низкая трудовая и технологическая дисциплина, неспособность к строго регламентированному труду.
К. Касьянова и Е. Майминас отмечают также склонность к подавлению инстинктивных влечений, личных целей ради высших ценностей (духовность). Отсюда появляются характерные качества: смирение и долготерпение. Это, правда, не очень органично сочетается со вседозволенностью и нежеланием действовать рационально. Скорее, смирение – ценность, внушенная религией, чтобы удерживать страсти, а духовность – в противовес стяжательству, зависти и другим порокам.
Эти свойства национального характера обусловливают слабую отзывчивость на любые изменения, консерватизм.
Апокалиптический тип сознания ориентирован на сопротивление изменениям (как у староверов-раскольников). Либо, если перемены все же происходят, культурные скрепы распадаются полностью, и изменения приобретают разрушительный характер. Сама Заславская комментирует это так: «Разве понимание свободы как воли или бесконечное терпение, прерывающееся время от времени апокалиптическим (а по Пушкину – „бессмысленным и беспощадным“) бунтом, не характерны в первую очередь для рабов?» (Заславская 2004: 58—61).
Первая мысль от знакомства с этим списком: а за что тут держаться? Если наш особый путь состоит в том, чтобы лелеять и возносить такую национальную культуру, то у России нет будущего. У нее не будет конкурентоспособности ни по каким продуктам, кроме нефти и газа. Может быть, это, наоборот, перечень недостатков, от которых нужно избавляться любым способом? Или это невозможно?
К счастью, дело обстоит не так безнадежно. Мне тоже приходилось заниматься этой проблематикой (Ясин 2004б: 332—393), и я пришел к выводу, что, во-первых, перечисленные выше свойства русского национального характера в основном относятся к дореволюционному периоду и, во-вторых, их перечень неполон. В него следовало бы включить и оригинальность мышления, и изобретательность, и склонность к творческому труду как к удовольствию, а не способу заработка. Недостаток рационализма восполняется довольно распространенным артистизмом, богатством воображения, образностью видения мира. Кстати, исследования труда на оборонных предприятиях в 1987—1990 годах показали весьма высокие качества работников, близкие к лучшим мировым стандартам (Шкаратан 2002: 44—47). Названные черты могут быть весьма полезными в постиндустриальном обществе.
Факторы формирования
Если мы проанализируем возможные истоки перечисленных свойств национальной культуры, то обнаружим, что они в основном относятся к сфере политических факторов, организации власти в стране и особенностям российского феодализма.
Т. Заславская называет следующие факторы, повлиявшие на формирование национальной культуры:
• гигантская, слабо заселенная территория, предоставляющая, с одной стороны, свободу (как волю), а с другой – требующая больших расходов на защиту границ и централизации власти. Первая часть утверждения кажется бесспорной, а вторая – сомнительной. Скорее, наоборот, для обороны границ не требовалось больших расходов, иначе большая территория не была бы такой большой;
• географическое положение между Западом и Востоком, влияние их культур. От Востока мы взяли соединение власти-собственности, государство-вотчину. В Киевской Руси князь с дружиной перемещались из города в город согласно «лествичному праву», т. е. меняли друг друга, и города, волости не становились их наследственными владениями. Собирание земель вокруг Москвы превратилось в процесс формирования самодержавия и порабощения подданных;
• суровые природно-климатические условия. С этим не поспоришь. Еще В. Ключевский писал о напряженном коротком трудовом лете и безделье во все остальные времена года, перемежаемом отходными промыслами.
К этим факторам можно прибавить православие, ориентированное на пассивные ценности – терпение, смирение, аскезу, а также многовековую традицию рабства (Заславская 2004: 56—57). Из перечисленных выше семи основных черт национального характера только одна (низкая производительность труда, привычка к чередованию короткого напряжения с длительным расслаблением, отсутствие склонности к систематическому труду) отчасти связана с объективным фактором – климатом. Еще можно предположить, что анархичность – российский вариант свободолюбия – как-то обусловлена размерами территории. Остальные, самые негативные черты (сакрализация власти и государства, низкая цена жизни человека, долготерпение, правовой нигилизм) обусловлены либо государственным деспотизмом, либо (такие, как недоверие к частной собственности и низкая достижительность) характерным для русского феодализма и советской системы отношением «власть – собственность», иерархической социальной организацией. По сути это тоже государственный деспотизм.
Я хотел бы заметить, что многие названные выше свойства нашего национального характера, признаваемые недостатками, обнаруживаются в культурах других стран, больших и малых, расположенных в разных климатических зонах. Это Латинская Америка, Ближний Восток, Индия. У всех них есть одна общая черта: это страны с пережитками аграрной полуфеодальной экономики, с устойчивыми традициями деспотизма. Мы в их ряду выглядим далеко не худшими, я бы сказал, совсем не безнадежными.
Необходимо видеть связь между спецификой нашего перехода к рыночной экономике и этими чертами национальной культуры: теневая экономика, рост преступности, хаотическая приватизация, коррупция – разве они не обусловлены анархичностью, недоверием к государству, правовым нигилизмом. Сравнительно низкий уровень безработицы в самые тяжелые годы трансформационного кризиса, терпеливое отношение к невыплатам зарплаты, длительное сохранение формально убыточных предприятий – способы выживания с помощью теневой экономики при уверенности, что власть не сможет побороть традиционную анархию и игнорирование законов. Впрочем, нечто подобное наблюдалось и в других странах, например в Германии после Второй мировой войны.
Устранение этих недостатков жизненно необходимо. Но можно ли решить эту задачу с помощью государственного насилия, возобновления традиционной системы распоряжения властью и восстановления контроля власти над собственностью? И стоит ли таким образом учитывать национальные культурные традиции? Мне кажется очевидным, что в данном случае бессмысленно выбивать клин клином. Наш исторический опыт свидетельствует о том, что борьба со слабостью государства подобными методами неизменно приводила к восстановлению деспотического правления, которое и плодило эти недостатки, порождая новые кризисы. Только изменение государственных институтов распоряжения властью и последовательная защита прав частной собственности без ущерба для самобытной русской культуры могут способствовать преодолению пережитков феодализма и самовластья.
Как меняются институты
Но возможно ли это? Не правы ли те, кто придерживается консервативной позиции о неизменности институциональной матрицы определенного этноса, определенной культуры, в конечном счете отвергающей все попытки нововведений?
Мы имеем тысячи примеров, подтверждающих, что институты и культуры разных народов, хоть и медленно, но эволюционируют. В этом процессе можно уловить и некоторые закономерности.
В первую очередь стоит различать естественный процесс институциональных изменений и процесс искусственный, предполагающий насаждение, выращивание полезных институтов, включая их «импорт» или «трансплантацию», т. е. заимствование институтов, успешно функционирующих в иных культурах.
В первом случае неформальный институт обычно вырабатывается практикой. У него появляются сторонники, которые инициируют установление формального института и принятие соответствующего закона. После этого на подготовленной почве институт преодолевает барьеры и распространяется. Так когда-то был принят 8-часовой рабочий день, бывший многие годы лозунгом массового рабочего движения.
Во втором случае ситуация более сложная. Нередко выращивание института начинается с принятия законодательного акта. Процитирую еще раз Д. Козака: «Правильно сконструированный закон не только отражает сложившийся уровень общественного сознания, но и может тащить его вперед. Зафиксированное нормой процесса правило превращается в привычку, привычка – в стереотип, поведение переносится в мышление, вырастает цивилизация. И это в России уже было. Судебная реформа 1864 года, может быть, была тем локомотивом, который вытащил Россию за полвека на европейский уровень сознания» (Московские новости. 2001. 26 июня. № 26).
