— Достойно удивления, что самые почтенные флорентийки раскрашивают свои лица и умащаются притираниями, пренебрегая всеми представлениями о приличиях. А что говорить о блудницах, чьи желания постыдны и отвратительны? Вы все видите их. Вы их касаетесь. Значит, осквернены и вы! Вся Флоренция объята свальным грехом. Я говорю вам: покайтесь!
К сводам собора полетели стоны и причитания. Савонарола стоял с воздетой рукой. Затем он медленно опустил ее и указал на молоденькую горожанку, скромно сидящую в окружении своих родичей.
— Она! Она разыскивала на улицах девок для удовлетворения своей противоестественной страсти!
Женщина вскрикнула, закрыла руками лицо и затрясла головой, словно бы все отрицая, но слезы, хлынувшие ручьем, сказали публике, что проповедник попал в точку.
— Она! — Савонарола указал на сорокалетнюю даму. — Она одевает мужское платье и путешествует в таком обличье за границу.
Но матрона ничуть не смутилась и, подбоченившись, прокричала в ответ:
— А как еще прикажете одеваться в дорогу? Надеть свои юбки — к удовольствию окрестных разбойников, которых ни церковь, ни республика не могут унять?
Но Савонарола уже от нее отвернулся. Его мрачный взгляд упал на Эстасию.
— Она! Развращенная и распутная! Она — источник зла и порока. Мерзкая похоть заполняет все ее мысли. Но час расплаты грядет! Каждое отверстие ее тела будет пронзено демонами, в каждое вольется кипящее семя. Плоть этой женщины лопнет и разорвется, а то, что оттуда вырвется, наполнит своим зловонием ад!
Эстасия, оцепенев от ужаса, заморгала глазами.
— Нет! Нет!
— Взгляните-ка на нее, — не унимался Савонарола. — Она во всем подобна Флоренции. Ярмарка, вечная ярмарка, толчея, суета! Она скрывает свою порочность за красивым фасадом, как дурную болезнь! Но ей не уйти от кары! — Он простер к Эстасии обе руки, та в ужасе заметалась. — Смотрите, как исказилось ее лицо. Как ее корчит, ломает. Дьявол дергает грешницу за волосы. Она сучит ногами и стонет! Но никого теперь не разжалобит ее вид!
Эстасия упала на пол и, вцепившись руками в корсаж своего платья, резким рывком обнажила грудь. Острые ногти вонзились в нежную плоть, оставляя глубокие кровавые борозды.
— О сжальтесь, сжальтесь!
Обеспокоенный таким поворотом событий, Симоне попытался оттащить кузину к скамье, но та, издав пронзительный вопль, проворно от него откатилась.
— Перестаньте, Эстасия, — зашипел Симоне. — Вы позорите наш дом!
Савонарола возвысил голос.
— Доколе, Флоренция? Доколе будет длиться все это, я спрашиваю тебя? Господь терпелив, но его терпение иссякает! Слепцы, идущие по краю пропасти, более благополучны, чем вы!
Эстасия разодрала свой лиф в клочья и теперь царапала ногтями лицо. С уст ее срывались судорожные рыдания. Прихожане, повскакивавшие со своих мест, шарахались от нее как от зачумленной, торопливо крестясь.
— Господь милосерден, но эту грешницу настигла Его карающая рука. На ее месте может оказаться каждый из вас, каждого может постигнуть ее горькая участь! Покайся, Флоренция! Припади к престолу сияющему, раньше, чем мрачная бездна разверзнется под тобой!
Эстасия кое-как поднялась на ноги, лицо донны подергивалось, тело ее сотрясала крупная дрожь. Она побрела к Савонароле, спотыкаясь и жалобно вскрикивая:
— Спасите меня! Спасите! Смилуйтесь надо мной!
— Теперь она просит пощады! Но вызывает лишь омерзение, ибо где нет покаяния, там нет очищения! Кайся, грешница! Кайся, Флоренция! Смири гордыню, преклонись перед величием Господа! Отринь ложных кумиров, встань на спасительную стезю!
Наиболее фанатичные прихожане сбились в толпу, выкрикивая слова покаяния. Эстасия вновь упала, ее задевали ногами, чей-то сапог ободрал ей плечо. Она, встав на колено, зажала ранку рукой, кровь проступала сквозь пальцы.
Симоне попытался пробиться к ней, но безуспешно: молящиеся, гомонящие флорентийцы стояли плотной стеной.
— Кузина! Эстасия! — нервно вскрикивал Симоне. — Прошу вас, дайте мне руку!
Она ничего не слышала. Она смотрела на проповедника и тихо скулила, как истомленное болью животное. Симоне, потрясенный, увидел, как двое молоденьких щеголей, воровато оглядываясь, принялись мять ей груди.
Савонарола пришел в ярость.
— О, блудодеи! Вы даже во храме Божием пытаетесь тешить свою ненасытную похоть! Но око сияющее все прозревает, и мерзость ваша вас же и сокрушит!
Щеголи поспешили замешаться в толпу, Эстасия заулыбалась и стала проталкиваться к алтарю, монахи, стоявшие там, беспокойно переглянулись. Никому не хотелось иметь дело с безумной.
Впрочем, братия волновалась недолго, ибо наперехват свихнувшейся донне двинулась маленькая фигурка в белой сутане сестер-селестинок.
— Мое имя Игната. Успокойтесь, сестра!
Монахиня улыбнулась и обняла Эстасию, продолжая ласково с ней говорить.
Тут произошло неожиданное. Лицо Эстасии, мокрое от крови и слез, исказила гримаса. Мгновение — и на голову селестинки обрушился град грязных ругательств. Публика замерла. Площадная брань, которой осыпала монахиню безумная донна, могла бы смутить и роту наемников, а прихожан, пришедших послушать проповедь, она попросту потрясла. Приверженцы Савонаролы оторопели, но прочие флорентийцы явно воспрянули духом. Рождество обещало быть невероятно унылым, карнавалы и фестивали были отменены, и скандал, затеянный в храме кузиной известного живописца, привел кое-кого в совершенный восторг.
— Смотрите же все, сколь многогрешно это создание! — Савонарола потряс кулаками и возвел глаза к своду храма, — Боже, ответь, доколе нам это терпеть? Почему Ты не поразишь эту грешницу прямо на месте? Я знаю, Твое милосердие бесконечно, но пасть ниже, чем она пала, нельзя!
Монахиня одарила проповедника взглядом, явно не выражающим особой симпатии, потом отвела Эстасию в сторону и встала так, чтобы оградить ее от любопытных глаз.
— Задумайтесь о своих грехах! — кричал Савонарола. — Покайтесь, пока Господь дарует вам свою милость! Завтра может быть уже поздно. Покайтесь сейчас!
В толпе прихожан нарастало волнение. Женщины с криками падали на пол, мужчины плакали, становясь на колени, зазвучали псалмы. Деловитые доминиканцы засновали среди молящихся, благословляя кающихся и успокаивая наиболее истеричных из прихожан.
Глаза Савонаролы лихорадочно заблестели, он сам находился в близком к истерике состоянии, которое многие принимали за нисходящую на него благодать.
Вопли и стоны не прекращались, в соборе стоял такой гвалт, что голоса пастыря уже не было слышно. Флоренция каялась, охваченная порывом религиозного фанатизма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
