когда у меня не будет ее для этого. Почему это только сейчас до меня дошло?
Я тяжело вздохнул, наклонился вперед и положил руки на колени. — Мали знала, где была Лейкин, все время, пока ее не было.
Она подняла брови. — Правда? И она ничего не сказала?
— Ни черта. — Я покачал головой. — Я думал, что она была хорошим другом, и так оно и было — только не для меня. Она просто делала свою чертову работу.
Новость явно удивила маму, но последняя часть ее не убедила. — Так, подожди. Я так не думаю.
— Почему?
— Потому что Мали — хороший друг. Я видела ее рядом с тобой. Такую поддержку нельзя подделать, — утверждает она. — Может, она и начала делать это ради Лейкин, но это точно так не осталось. Она заботится о тебе.
Она заботится. Черт, я знаю, что заботится. Но это не значит, что все это правильно. Я имею в виду, что она все это время лгала мне. Смотрела, как я разваливаюсь на части, чтобы вновь собрать меня и опять развалить.
Что бы она чувствовала, если бы я поступил так с ней? Если бы Кэм был тем, кто исчез, а я не только не сказала ей и Лейкин, где он, но и действовал так, будто сам понятия не имею. Вел себя так, будто он тоже меня бросил. Я думал, что она расстроена по той же причине, что и я, но она была расстроена только потому, что хотела вернуть ее домой. А не потому, что она искренне не знала, жива она или мертва.
— Что происходит между тобой и Лейкин? — спрашивает она, и я понимаю, что ей не терпелось спросить меня об этом.
Я поджал губы, делая вид, что ничего не понимаю. — Ничего.
В ее глазах появился веселый блеск. — Знаешь, был еще один случай, когда ты сказал мне, что между вами ничего нет. По-моему, это было тогда, когда я обнаружила ее выходящей из твоей комнаты рано утром. Это и есть то самое «ничего»?
Ладно, я согласен с тем, что она здесь, чтобы выслушать мои проблемы и попытаться помочь мне с ними справиться, но я ставлю черту на разговоре с ней о моей сексуальной жизни.
— Мама, — простонал я.
Она усмехается. — Что? Когда ты поймешь, что я вижу тебя насквозь?
Я опускаю голову, позволяя себе думать о Лейкин и о том, как я был в бешенстве, когда слушал, как Финн флиртует с ней. Я знал, что она никогда не скажет «да». Когда речь заходит о ней, я не думаю о том, что нужно действовать так решительно. Но все равно, слушая, как кто-то пытается так с ней флиртовать, мне хотелось вышвырнуть его за дверь.
А Финн мне нравится — по большей части, во всяком случае.
— Я не знаю, — говорю я ей. — Правда, не знаю.
Она делает глубокий вдох. — Ты не можешь забыть того, кого любил так сильно, Эйч.
— Да, ни хрена подобного.
Единственное, в чем я уверен, так это в том, что я не забыл ее. Ни капельки. Я все еще ищу ее в переполненной комнате или чувствую тяготение к тому месту, где она находится. А когда ее там нет, я чувствую себя не в своей тарелке. Как будто что-то не так. Но когда я позволяю себе приблизиться к ней, мне становится трудно дышать. Меня охватывает паника, и я убеждаю себя, что она собирается сделать то же самое, что и раньше. Я заключу ее в свои объятия, впущу обратно, а потом она снова исчезнет.
И тогда я отталкиваю ее.
— Я чувствую, что мне стоит это сделать, — говорю я. — Впустить ее, я имею в виду. Я чувствую, что мне это нужно.
Я вижу это по ее лицу; ей больно смотреть, как я борюсь с этим. Но она всегда желала мне только добра, и у меня такое чувство, что она все еще верит, что Лейкин — часть этого добра.
— Я думаю, все сводится к тому, сможешь ли ты снова ей доверять, — говорит она мне. — Если не сможешь, то повторная попытка не увенчается успехом. Но если ты думаешь, что сможешь, если это вообще возможно, я не думаю, что ты должен упускать такую любовь. Она слишком особенная.
Я откинулся назад и облокотился головой на спинку кресла, тяжело выдохнув. Она права. Это первое, на чем мне нужно сосредоточиться. Но учитывая все, что произошло сегодня, я понимаю, что сейчас не могу об этом думать.
Не сейчас, когда я сомневаюсь, могу ли я вообще кому-то доверять.
Я начинаю верить, что сон для меня больше не существует, а кофеин — это образ жизни. Подумать только, раньше я мог спать до полудня, если мне нечем было заняться. В последнее время мне везет, если я могу задремать на несколько часов, прежде чем мне придется просыпаться и делать все заново.
Я облокотился на стойку, наблюдая, как кофе медленно капает в кофейник, словно я не завишу от него, чтобы выжить в данный момент. Гребаный мерзкий сок из зерен. Они что, не могли сделать это дерьмо вкуснее? И почему так долго? Нужно поработать над вкусом этой гадости? Блядь.
Когда он, наконец, подает звуковой сигнал, я наливаю чашку, добавляю немыслимое количество сахара, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, это необходимо. Всех, кто пьет черный кофе, я от души приветствую. Это требует особого уровня ненависти к себе.
По мере того как кофеин проникает в меня, моя головная боль начинает стихать. У меня еще есть час или около того, пока мне не нужно быть в баре, но оставаться в этом доме оказалось сложнее, чем я думал. Хотя, возможно, это связано с тем, что она вернулась, но ее здесь нет.
Снаружи захлопывается дверь машины, и, похоже, звук был со стороны моей подъездной дорожки, но не успеваю я выглянуть в окно, как раздается легкий стук во входную дверь. Я открываю ее и вижу, что там стоит Мали и умоляюще смотрит на меня.
— Мы можем поговорить? — спрашивает она.
Я не хочу. Во всяком случае, не совсем. Я не уверен, что готов к этому, но если я чему-то и научился после возвращения Лейкин, так это тому, что такие разговоры должны вестись независимо от того, нравится мне это или нет. Так что я могу с этим покончить.
Я неохотно отступаю назад и открываю дверь,
