на предыдущих допросах.
В этот же день допросили Пиццони. Он пришел в наброшенной на плечи куртке, с рукой на перевязи, больной, жалкий. Отрицая всякую переписку с Лаврианой, он показал на сломанное плечо: разве может он писать?
Судьи отлично знали не только это. Пиццони было указано, что он сидит в одной камере с Марраподи. отцом Аквилио, Конья и Станганеллой, а они охотно пишут письма, которые он им диктует.
По изменившемуся отношению членов трибунала Пиццони понял, что вся его затея висит на волоске. Его охватил ужас. Откуда трибунал узнал о переписке? Неужели выдал Лавриана? Пиццони не сомневался в моральных качествах своего сообщника и теперь, когда связь между ними была порвана, стал подозревать Лавриану в измене. Двое суток он мучительно боролся с паническим ужасом. Перед его глазами то и дело вставали страшные картины казней в Козенце и в Неаполе. Плечо его, сломанное во время пытки, гноилось. Рана с каждым днем становилась все хуже. Пиццони трясла лихорадка. Неужели и его разорвут клещами на куски?!
Он позавидовал Кампанелле и другим товарищам – они держались вместе. Его пугало одиночество. Он вспомнил суровый голос Кампанеллы: «Возьми обратно свои показания! Ослушаешься – сделаю так, что все равно умрешь вместе со мной!» Он был один. Единственная его надежда на спасение заключалась в том, чтобы заслужить благорасположение судей. Он решил выкарабкиваться любыми средствами и махнуть рукой на Лавриану. На третьи сутки он не выдержал и попросился на допрос. Он обещал говорить правду. Он очень нервничал. На осунувшемся лице лихорадочно блестели глаза. Было видно, что он в жару. Он многое путал, сбивался, повторял одно и то же.
Пиццони стал опровергать Лавриану и уверял, что в показаниях Лаврианы ценно только одно – признание о написанном под его диктовку письме к генералу ордена. Пиццони очень старался завоевать симпатии судей, но чувствовал, что это ему не удается.
Когда его вели с допроса обратно в камеру, навстречу ему попался Пьетро Понцио. Пиццони не удержался от упрека:
– Зачем вы донесли о нашей переписке?! Пьетро поднял глаза к небу и смиренно процитировал фразу из священного писания:
– Поднявший меч от меча и погибнет!
Глава тринадцатая
Дианора
Уверенность членов трибунала, что Кампанелла ловко симулирует безумие, решающего значения не имела. Последнее слово оставалось за пыткой.
18 июля 1600 года Кампанеллу привели в трибунал. Он не прекращал своих безумных выходок. Один и тот же вопрос приходилось повторять ему по нескольку раз. Он начинал говорить, и судьи думали услышать, наконец, вразумительный ответ, но он, словно издеваясь над ними, городил несусветную чушь или запевал песню. Он явился на допрос в своей черной широкополой шляпе и никак не хотел ее снимать. Ее сорвали с головы. Он снова ее надел. Тогда помощник палача вырвал шляпу у него из рук. Они чуть не подрались. Сумасшедший вопил и ругался. Его силой потащили в застенок. Альберто Трагальоло, подобрав полу сутаны, пошел вслед за ним. Пока два дюжих служителя вывертывали Кампанелле руки, а третий стаскивал с него куртку, секретарь осматривал свои перья и разглаживал бумагу.
Зная по старому опыту упорство Кампанеллы, епископ Термоли приказал сразу же привязать к его ногам груз потяжелей и вздернуть на дыбу. Его подтянули к самому потолку. Трагальоло начал задавать вопросы. А Кампанелла орал во весь голос: «Умираю! Убивают! Спасите!»
Секретарь тщательно протоколировал и вопросы членов трибунала и безумные речи пытаемого. На дыбе не только сумасшедшие отводили душу! Самой отборной бранью Томмазо поносил своих мучителей. Секретарь злился, но записывал все.
– Предатели! Животные! Дети жирных блудниц! Разбойники! – не унимаясь, кричал Кампанелла.
К ногам подвесили дополнительный груз. Ругательства сменились стонами. Убивают! Он звал на помощь папу, а когда груз увеличили еще больше, вспомнил и богородицу:
– Спаси, Божья Матерь!.. Будьте милосердны! Я не могу больше!
Епископ Термоли стал увещевать его прекратить притворство. И вдруг сверх всякого ожидания Кампанелла взмолился:
– Развяжите меня – скажу вам правду! Трагальоло сделал секретарю знак, чтобы он не пропустил ни одного слова. Кампанелла смотрел на Трагальоло в упор. Нет, не бессмысленными глазами безумца, а взглядом, полным презрения.
– Я скажу вам правду…
– Ну говори, говори!
– Скажу истинную правду…
– Ну!
– Больше я не могу терпеть. Если вы меня не развяжете, я… испачкаю штаны!
Трагальоло пришел в неописуемую ярость. Этот симулянт еще позволяет себе гнусно издеваться над трибуналом Святой службы!
Палачи старались изо всех сил. А Кампанелла продолжал глумиться над своими мучителями и не жалел ругательств. В его безумных речах было столько язвительной насмешки и сарказма! Он валил все в одну кучу. Набожные речи перемежались с бранью, стоны – с кусками веселых куплетов, непристойности с умилением.
Пытка кончилась ничем. Секретарь записал обычную формулу: «Преступника спустили с дыбы, развязали, вправили руки, одели и увели».
А Трагальоло все еще не мог успокоиться. Кампанелла, выдержав пытку, «очистился от подозрений» в симуляции? Нет, Трагальоло с этим не согласится? Вероятно, он сделал ошибку, что не подверг его сразу самой жестокой пытке. Но он исправит ее и обязательно добьется разрешения вновь пытать закоренелого еретика. Это будет страшнейшая пытка! Он не выпустит Кампанеллу из застенка, пока в том теплится хоть искорка жизни. Он заставит притворщика признаться в симуляции и успокоится, только отправив его на костер.
Епископ Термоли не ограничивался дознаниями, которые проводил в тюрьме, и даже в собственном доме допрашивал свидетелей. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. По его приказу повсюду и везде, где когда-нибудь бывал Кампанелла, проводился спешный и тщательный розыск. Он не гнушался никакими средствами, собирал все слухи, нелепости, клевету, Он хватался за любой факт, который в какой-то степени порочил Кампанеллу. Каждая такая подробность была епископу Термоли охапкой сухого хвороста для костра ненавистного ересиарха.
Все звали ее сестрой Дианорой. С разрешения начальства она, приняв монашество, продолжала жить со своими родственниками в Кастель Нуово. Каждый день она обходила камеры заключенных женщин, и для любой из них у нее находились слова утешения и надежды. Она не только водила их в тюремную церковь и читала библию. Она всегда старалась облегчить людям их страдания. Часто ее видели с врачом Шипионе Камарделлой. Она ухаживала за больными, приносила лекарства, помогала чем могла. В исключительных случаях ей разрешалось заходить в мужские камеры.
Это было еще весной. Однажды вместо Камарделлы, лечившего ожоги Томмазо, сделать перевязку пришла Дианора. Кампанелла сидел на полу и что-то бормотал. Надзиратель стоял в дверях. Он предупредил Дианору, чтобы
