Барбару губернатор избрал по рекомендации отца, члена тайного Совета Богов, клуба мультимиллиардеров — она была тесно связана с членами мирового правительства, а по внешнему виду олицетворяла большинство американского общества.
Примерно такой же окраски, но пожилой, опытный важный господин предполагал стать государственным секретарём. Внешний облик его как бы напоминал многих из того самого расового коктейля, который, как говорил дед Драган, сильно покраснел и почернел в последние пять–семь лет. У деда была своя теория состояния человеческой популяции; он весь род людской делил на три цвета: белый, чёрный и красный. И утверждал, что белые живут, чёрные прозябают, а красные мутят воду, то есть делают войны, революции, реформы. Точный расклад по национальностям не делал. Обыкновенно махал рукой и добавлял: вот когда красный петух клюнет вас в мягкое место, тогда и поймёте, какой он национальности.
Будущий госсекретарь был чёрен и имел покатые плечи. Если на него посмотреть сзади — сутуловатый орангутанг с короткой шеей и плоским затылком; в профиль глянешь — коричневый бразилец с едва заметной пуговкой носа, ну, а если заглянуть в глаза — в них тёмная ночь аборигена Австралии или Гвинеи. Этого за один только вид способна полюбить добрая половины Америки, на улицах которой белый человек встречается всё реже. И, наверное, его там скоро поместят в резервации, как и прежнего хозяина континента, индейца. Есть и ещё один знак, которым он покоряет современную Америку: на все людные сборища он таскает за собой свою дражайшую супругу, дочь известного владельца нескольких телевизионных каналов Самуила Когана. А уж этим жестом он пристегнул к себе всё многочисленное еврейство и породнившихся с ними.
А всех вместе этих будущих правителей Америки объединяла лютая ненависть к белому человеку, захватившему в своё время, как они справедливо полагали, их дедов и прадедов в рабство. Их кровь кипела нетерпением отомстить за обиды пращуров, они теперь открыто называли людей арийского вида «белой молью».
Губернатор, собирая этот гремучий коктейль, решился на дерзкую акцию: обработать их «Импульсатором» Простакова. И пока они рассаживались за столом, хозяин, словно бы беседуя с кем–то по мобильному телефону, то удаляясь от гостей, то приближаясь к ним, по каждому щёлкал «успокоительным» лучиком и видел, как приглашённые, один за другим, вздрагивали и хватались за голову. Впрочем, обрадованные, что боль была мимолётной и быстро отступила, оживлялись и важно, церемонно занимали свои места за столом.
И — о, Господи! Верить ли глазам своим и ушам? Только что гости губернатора были важны и надменны, и даже подчёркнутая вежливость и дружественность хозяина не растопляла их суровые сердца, а тут вдруг все ожили, засветились, проявляли взаимную предупредительность. На каждое слово губернатора поворачивались и смотрели на шефа преданно и влюблённо, всем видом своим и жестом демонстрировали готовность повиноваться, и за всё благодарить, и по первому же знаку исполнять малейшее желание патрона.
Как и говорили ему биологи, «облучённые» будут послушны и ласковы, и за всё благодарить, и во всём повиноваться, это будут не люди, а покорные овечки. И в то же время никто не заподозрит в них отсутствия характера. Все будут думать: какие тонкие политики! Какие хитрые дипломаты!..
Губернатор нащупал в своём кармане «Импульсатор», гладил пальцами его холодное, хромированное тельце — млел от сознания, что он есть, что он способен превратить в овечек тысячу вот таких ненасытных, кровожадных гиен, и потом, после подзарядки батареи, снова тысячу целей, и так без конца, хоть десять тысяч, двадцать, а там подбирайся и ко всему человечеству, вышибай злобу и звериные инстинкты из всех живущих на Земле людей. Вот ведь какое чудо изобрели русские ребята, жители острова, который принадлежит его дочери! Радовала ещё и такая мысль, что приборов на Русском острове много, и никто не может ими воспользоваться, кроме людей, которым они будут доверены.
Станишич украдкой оглядывал своих помощников: они станут служить ему верой и правдой, не будет своеволия, интриг, предательства. И люди, возлагавшие на них свои злонамеренные надежды, нескоро поймут, а скорее всего, не поймут и вовсе, что над ними произведена какая–то экзекуция.
Кажется, никогда ещё Урош Станишич не испытывал такой бурной, всепоглощающей радости.
Драгана зафрахтовала в самолёте отдельный салон на пятнадцать человек, и этот славянский партизанский десант с берегов Южной Америки полетел в Белград. За круглым столом в салоне все пятнадцать человек не помещались, и друзья расположились в креслах и на диванах таким образом, чтобы могли видеть и слышать друг друга. Тема их беседы была одна: как умнее, ловчее и незаметнее для любых пытливых глаз провести боевую операцию, ради которой они летели на Родину. Разложили на столе карты, ещё и ещё раз распределяли цели, уточняли, кто и как будет действовать, передвигаться, держать между собой связь и как в случае нужды пускать в ход деньги для подкупа людей, несущих службу на дорогах.
В местах предполагаемых действий проживают албанцы. Прежде, из века в век, там селились сербы. Это были земли, обжитые ещё в древности их предками, перешедшие сербам от отцов и дедов, но пришёл на их землю коварный человек другой крови и веры и с чужим именем Ёся, втёрся в доверие к сербам и возглавил партизанские отряды, ушедшие в горы и боровшиеся в годы войны с немцами за свою родину. Потом, когда Югославию освободили от немцев русские солдаты, Ёся организовал выборы, собрал большинство голосов и стал президентом. На славянских землях он проводил политику братства народов, но скоро заметили, что больше других он любит хорватов. Им он отдал лучшие земли сербов, а для албанцев открыл границы и всячески завлекал их в соседние с сербами районы. Говорил он с каким–то непонятным акцентом и по внешности ничем не напоминал славянина. Сербы начали роптать, называли его вначале хорватом с еврейскими корнями, но затем эту версию газеты стали отрицать и говорили сербам, что он хорват с венгерскими корнями. Сам же Ёся поехал в хорватскую деревню Кубровец к одинокой старушке и назвался сыном, который долго пропадал на чужбине. Но старушка его не признала, сказала, что у неё был сын Ёжа, но у него не было пальца на руке. А между тем на Балканах роптали: президент — чужой человек, у него было восемь жён, и в России он имел жён. Говорить по–сербски он так и не научился, и к сербам относится плохо. Однажды в пылу полемики назвал их придурками. Теперь уже о нём говорили: венгр с еврейскими корнями. К «матери» он приезжал дважды, она жила долго и очень бедно. А в Югославию, между тем, всё больше наезжало албанцев. Так возник «Косовский котёл», то есть такое положение, когда в Косово проживало больше албанцев, чем сербов. И албанцы стали вытеснять славян с их родной территории: рушили православные храмы, жгли дома, резали людей, убивали. Вот в этот «котёл», — на земли отцов и дедов, а теперь принадлежавшие оккупантам, и летел отряд новых партизан; на этот раз уже без коварного и чужеродного командира, а во главе со своим верным товарищем, сербом по крови Дундичем.
